– Ай, оставь, дело не в технике. Ещё раз, архиважный момент: я утверждаю, что если из ста есть хотя бы двое по-настоящему чистых, то эти сто уже под угрозой заражения.

– А тебе не кажется, что под угрозой эти двое? – расхохотался я.

 

Он продолжил отстаивать свою идеалистическую точку зрения, на что я возражал: мол, будь он прав, Burning Man царил бы повсюду, и уже давным-давно. К этому моменту мы сидели на веранде, развалившись в глубоких бамбуковых креслах, и взирали на буйно разросшийся газон, на котором громоздились массивные валуны. Видимо, сия композиция долженствовала символизировать сад камней.

 

– Но послушай, – не выдержал я, – ведь даже самые великие маги и кудесники, прежде чем впасть в медитацию, совершают…

– Я верю, что для того чтобы познать истинную любовь, вообще ничего не надо, – заявил он потягиваясь.

– О чём ты? Опомнись: звучит, конечно, красиво, но это же не работает!

– Это работает, в неких… эм… тепличных условиях.

– Пусть будут тепличные условия. Вот я и спрашиваю, в чём их природа?

– Я ведь уже сказал – открытость души.

– Открытость души? Грандиозно! И что это такое? Как этого добиться?

– Добиться? Ну ты даёшь! Не надо биться. Надо просто открыть душу.

– Это бессмысленное словосочетание.

 

Он вздохнул и посмотрел на меня, несмышлёныша, очами, лучащимися беспредельным буддистским терпением.

 

– Ладно, если тебе для полноты ощущений непременно нужно проанализировать механизм собственных переживаний, что, по-моему, абсолютно излишне, то, во-первых, опять же – люди, пропорция между старожилами и новичками… как это у вас называется? Критическая масса, так? Во-вторых – творчество…

– О! О! Хорошо, творчество, – воспрянул я.

– Не знаю, как точно сформулировать взаимосвязь между творчеством и любовью, но это родственные материи. Творческие люди легко находят общий язык, как музыканты, которым не нужно слов, чтобы понять друг друга.

– Наконец-то, добрались до сути. А я вот ещё что думаю…

 

Я принялся пересказывать собственную теорию о том, что инсталляции и перформансы на Burning Man нужны не только для пущей красы, а чтобы создать сплошной поток ударов по сознанию, перенасытить мозг впечатлениями и заставить отказаться от привычки категоризировать. И хоть на миг увидеть и непосредственно ощутить окружающий мир.

 

– Это известная практика, – отмахнулся он, – но к любви отношения не имеет.

– Да уймись уже со своей любовью, – огрызнулся я, задетый тем, что долго вынашиваемая идея не была должным образом оценена. Мне даже подумалось, не затеял ли я весь разговор лишь для того, чтобы ею блеснуть.

– Потом языческие ритуалы, сжигание эффигий… Люди строят их, помня, что в конце всё будет предано огню.

– Это красиво, – вынужденно согласился я. – Поиск смысла в действии, а не в результате. Созидание ради самого акта.

– Да, более того, человек не увозит с собой груз, как принято в обществе потребления. И потом, сожжение – это ритуал духовного очищения.

– Ишь, как завернул, а говоришь – не знаю.

– И вот ещё – подарки. А, кстати, денег же нет, и всё даётся или дарится. Ты не обратил внимания, что если что-то действительно нужно, то тебе это кто-то даст? Причём даже не придётся просить.

 

Я кивнул, вспомнив про подаренные мне очки, а потом и про маску моего спутника Илюхи.

 

– И эти подарки – их не меняют, не продают, а дарят искренне и от души. И люди воочию убеждаются, что можно иначе. Осмеливаются поверить. Сбрасывают скованность и глупые привычки… Проблема в том, что веры мало.

– Веры мало? Привычки глупые? Очнись, это реалии нашего мира. Человек взрослеет, и ему наглядно показывают, что если он станет открываться где ни попадя, то будет постоянно получать по башке.

– Плохо.

– Да, что уж тут хорошего. Всю жизнь тебе вдалбливают: держи себя в руках, контролируй эмоции, ты чуткий и отзывчивый – значит, ты слабый. Ты слабый – тебя будут пинать. И ты учишься помаленьку, обрастаешь бронёй.

– Ну да, а Burning Man – это попытка объявить перемирие. Священный водопой. И… возвращаясь к твоим «как» да «почему»: в конце концов, сама земля, кто-то скажет – место силы, природа. Ведь нельзя исключить из этой формулы магию красоты. К слову, о красоте… ещё занятная история. Ты в курсе, как всё начиналось?

 

О том, как всё начиналось, я не имел ни малейшего представления. Ян заварил свежего чая и принялся рассказывать.

 

– Вкратце… Изначально Горящий Человек был женщиной. Некий парень расстался с девушкой и, чтобы залечить душевные раны, сделал деревянную фигуру, пригласил друзей и совершил ритуальное сожжение. Подтянулись люди, всем понравилось, и на следующий год решили повторить. С каждым разом народу становилось больше, и местное население возмутилось… А было это, кстати, на диком пляже во Фриско. И тогда мероприятие переехало в индейскую резервацию Black Rock Desert^[1]. Отсюда и Плая – так называют высохшие озёра в Мексике.

– Кхм, интересное совпадение… – протянул я.

– Видишь, – усмехнулся он, будто догадываясь, о чём я думаю, – а ты говоришь – «почему?».

 

Мы помолчали, и Ян, решив, что метафизики на сегодня хватит, стал расспрашивать о том, что творилось со мной в последние годы. Когда я, предусмотрительно оборачивая свои невзгоды в иронию, добрался до работы в BioSpectrum, он неожиданно оживился.

 

– Ну-ка, идём, – он встал и одёрнул полы изношенной куртки.

– Куда? Зачем? – простонал я. – Что ты ещё удумал?

– Идём-идём, и вино прихвати.

 

По опыту я знал, если Яну что-то втемяшилось, он не отступит, и проще согласиться. Мы погрузились в старенький джип, выехали на дорогу, извивающуюся вдоль обрыва, миновали несколько уходящих вглубь мыса улиц и остановились у слегка обветшавшего каменного коттеджа с черепичной крышей. Ян по-хозяйски толкнул калитку и поманил за собой.

 

– И что это означает? – спросил я, опасаясь, что предстоит знакомство с какими-нибудь маргинальными дружками, но окна были темны, и эта версия отпадала.

 

Мы прошли через задний двор с любовно запущенной лужайкой, в восковом свете луны имевший несколько апокалиптический видок, и, завершив круг, вернулись к крыльцу. Повозившись с ключом, Ян распахнул дверь и изобразил приглашающий жест.

 

В полумраке гостиной витал лёгкий запах костра и старого дерева. Я осмотрелся и, чтобы развеять старательно нагнетаемую им таинственность, щёлкнул выключателем – ничего не произошло.

 

– Люстр нет, – бросил Ян, взбегая по лестнице.

 

Смирившись с тем, что приходится и дальше играть по его правилам, я направился следом и очутился в комнате со скатными потолками, где за стеклом чернели перекладины перил. На балконе, опершись на широкий, потемневший от времени поручень, стоял Ян и всматривался в ночную даль. Остро-свежий бриз с солоноватым вкусом, к которому примешивался запах водорослей и ещё чего-то неуловимого, раскачивал верхушки кипарисов. Я отхлебнул, поставил бутылку рядом с его локтем и тоже принялся разглядывать водный простор. Слева, изгибаясь вдоль набережной и подрагивая на фоне сгущавшегося по краям неба, светились огни ночного города. Ломаной линией мерцающих сигнальных огней врезался в гладь залива дощатый пирс, возвышавшийся над водой на зарослях свай, отбрасывавших длинные тени. А справа до горизонта, искрясь отблесками звёзд, величественно раскинулся океан.

 

– Что скажешь?

– Впечатляюще…

– Думаю, в самый раз.

– В каком смысле?

– Ты разве не говорил, что нужен новый дом?