– Раби!

– Йоу-йоу! What's up, man?

– Слушай, Гоша, тут такая тема… Я застрял в Сан-Хосе. Негде переночевать. Думал у тебя вписаться, ты как?

– Не вопрос. Подваливай.

 

Добравшись до южных окраин Сан-Франциско, обнаружил ключ на том же месте, где и в прежние времена. Вошёл, рухнул на диван. Усталость сжимала виски. Тело ныло. Интересно, сколько я вынесу такой режим? Полежав с закрытыми глазами, взял книгу. Буквы расползались, а слова казались пустыми и пресными. Помаявшись, позвонил Гоше, узнал, где прячутся полотенца, и отправился в душ.

 

Заслышав шаги, обернулся полотенцем, вышел из ванной и наткнулся на незнакомую девицу в броской майке и мини-юбке. Слегка прищурившись в полумраке коридора, она вызывающе осмотрела меня с головы до ног.

 

– Ты кто? – осведомилась она, оторвавшись от созерцания стекающих с моего мокрого тела и разбивающихся о пол капель.

– А ты кто?

– Что ты тут делаешь? – бросила она и с неизъяснимым апломбом прошествовала в гостиную.

 

Тоже мне, – возмутился я, продолжая орошать кафельные плиты каплями водопроводной воды, я-то Раби знаю пятнадцать лет, а ты тут явление случайное и мимолётное. Постояв, вошёл, подобрал раскиданные шмотки и отправился одеваться. Тем временем она устроилась в кресле; на столике вместо моей книжки красовалась откупоренная бутылка, а в пепельнице дымилась сигарета.

 

– Где Гоша? – требовательно спросила она, отпив из бокала.

– Скоро будет.

 

Она ещё раз критически обозрела меня, стоящего посреди комнаты в мятой одежде с мокрым полотенцем в руках. Казалось, в её представлении я должен был резво собраться и исчезнуть, а в идеале моментально испариться. Под этим взглядом я ещё больше сконфузился, почувствовав себя каким-то бомжом.

 

– Я тебя смущаю? – поинтересовалась она.

– Смущаешь? – переспросил я сдавленным голосом. – Отнюдь.

 

Мы попытались завести разговор, но она была порядком пьяна, и её алкогольный кураж мне не импонировал. К счастью, вскоре явился шумный, жизнерадостный и, как всегда, многословный Гоша и, сославшись на то, что мне наверняка необходимо выспаться, увёл её в спальню. Я наконец остался один, расстелил выданную постель, разделся, лёг.

 

– Можно? – стоя на пороге, она постукивала ногтями по дверному стеклу.

 

Не дожидаясь ответа, прошла мимо меня, подхватила со стола бутылку и надменно удалилась.

 

*  *  *

 

Памятуя о заседании, я приехал к десяти. Но вместо обещанного мероприятия угодил в лапы Ариэля, затянувшего утреннюю песнь о десять ноль-пять. Эта экзекуция уже носила чисто ритуальный характер, и я решил ни в чём не перечить и по возможности соглашаясь.

 

Исчерпав тему времени прибытия на работу, Ариэль вышел на новый виток:

 

– …начинаю осознавать, что ситуация крайне серьёзная. Даже критическая! – Хмуро насупясь, он всверлился взглядом в поверхность стола. – У нас разногласия на уровне базисных понятий.

 

И понеслось…

 

– Мы договариваемся, – брызжа слюной, разорялся Ариэль, – а ты вытворяешь, что тебе вздумается! С тобой невозможно заключить простейшее соглашение!

 

Оказалось, имелся в виду второй аспект понятия «мы договорились». Первым было пресловутое «обоюдное согласие», о наличии же второго аспекта я, в простоте душевной, даже не подозревал. Однако Ариэль указал на то, что мы уже не раз попадали в ситуацию, когда, согласовав некий вопрос, каждый оставался с иным представлением об отдельных нюансах договора.

 

Тут играли роль два фактора: погрешности человеческой памяти и неточности в определении понятий – именно то, к чему клонил Ариэль. Я уже пытался решить эту проблему, подробно конспектируя наши соглашения, но это не помогало. Он либо отметал мои конспекты под каким-либо абсурдным предлогом, либо оскорблялся в лучших чувствах и риторически вопрошал, неужто я думаю, что он сам не знает, о чём мы договаривались.

 

В итоге я опустил руки и действовал по собственному разумению, заранее смирившись с неизбежностью разногласий и конфликтов.

 

– Я приверженец Аристотеля и ярый противник той ложной точки зрения, которую сейчас представлю, но именно это заблуждение ёмко характеризует сложившуюся ситуацию. – Ариэль откашлялся, прочищая горло, будто собирался запеть.

 

Это было что-то свеженькое, Аристотелю ещё не доводилось бывать гостем на наших шизофренических посиделках.

 

– Некоторые люди, например Платон, – он вопросительно взглянул на меня, я добросовестно кивнул, – считают, что за каждым объектом или понятием стоит идея. Некая абстрактная, абсолютная сущность, витающая над нею в сиятельных горних высотах, и сама эта сущность тоже сиятельна.

 

Ариэль извлёк из ящика большое яблоко и водрузил на середину стола.

 

– Любая реальная вещь, скажем, яблоко, по мнению Платона и его приспешников, является проекцией стоящей за ней идеи. Эта идея совершенна и содержит всю, так сказать, суть яблочности. Наше яблоко, как и всякое яблоко в этом мире, есть тень сиятельной идеи абсолютного яблока, упавшая или буквально впрессованная в материю.

 

Ариэль оглядел присутствующих, то есть меня и яблоко, оценивая произведённое впечатление. Впечатление действительно было неизгладимым: не знаю как яблоко, но с меня враз слетела утренняя сонливость.

 

– Так вот, людям, мыслящим, как Платон, – ещё один красноречивый взгляд, – свойственно думать, что, наблюдая тени, они способны узреть истинную сущность. Мало того, им мнится, что и другие, глядя на те же тени, видят ту же единую абсолютную идею. И когда вы говорите «яблоко», и я говорю «яблоко», вам кажется, что подразумевается одно и то же. Но это не так! И хотя я считаю Платона философом глубочайшим, то бишь достойным глубочайшего… – Он замялся и, чтобы сохранить темп, практически заорал: – Я с вами кардинально не согласен! Нет абсолютных идей, стоящих за схожими объектами! Все идеи субъективны! И любое взаимопонимание зиждется на чёткой согласованности понятий!

 

Он вытащил пакет с яблоками помельче и вывалил содержимое на стол. Плоды раскатились. Несколько упало на пол.

 

– Вот! – он сделал широкий жест. – Пожалуйста.

 

Возвышаясь над заваленным яблоками столом, Ариэль смотрелся сурово и внушительно. Он уставился на меня в ожидании возражений. Я молчал.

 

Возобладав над Платоном в моём лице, Ариэль пребывал в окрылённом состоянии, и сражаться с действующим начальником за взгляды давно почившего философа было глупо. Хотя так и подмывало ляпнуть, что, несмотря на всё вышесказанное и вопреки отсутствию точного определения этой самой яблочности, ни одному из нас, как, вероятно, и Платону с Аристотелем, не пришло бы в голову усомниться в том, что разбросанные фрукты – ничто иное, как яблоки.

 

– Поскольку мне удалось тебя убедить, – подытожил Ариэль, – нам остаётся договориться о значении понятий. У нас в этом смысле разногласия на каждом шагу. Но мы будем бороться и непременно достигнем взаимопонимания. И, не откладывая, приступим к определению: когда я говорю «вовремя», я имею в виду десять ноль-ноль, а когда ты…

 

И пошло-поехало… Напоследок он многозначительно вручил мне так и оставшееся в центре стола большое яблоко.