— Что случилось, мсье?

— Хочу открыть дверь. Кажется, испортился замок.

— О, минутку, я помогу вам.

— Нет, нет, у вас достаточно обязанностей. Я все сделаю.

— Что же вам дать? — Роза в раздумье оглядела кухню. — О! Это то, что нужно.

Она заглянула в кладовую и протянула Михаилу молоток на длинной железной рукоятке, конец которой был расплющен, загнут и раздвоен в виде ласточкиного хвоста. Обыкновенный гвоздодер.

— Благодарю вас, Роза.

Михаил вернулся к двери. Заглянул на лестницу, прислушался. Воткнул гвоздодер в щель чуть повыше замочной скважины. Нажал. Еще сильнее. Еще... Только бы никто не сунулся на лестницу. Оттуда он как на ладони. Поднимется скандал, последствия которого трудно предугадать.

Будто в ответ на свои мысли он уловил быстрые шаги в коридоре наверху. Он сделал отчаянное усилие, лицо набрякло кровью... Щелк! Дверь подалась. В судорожном стремлении опередить возможного свидетеля он схватил чемодан, втащил в комнату и замер на месте. Шаги равнодушно простучали по лестнице, затихли, заглохли в отдалении. «Ну вот, — пронеслась отчаянно веселая мысль, — я становлюсь специалистом по взлому квартир. Интересно, как бы взглянул на это мой сосед Глеб Яковлевич?»

Михаил прошел в спальню, включил настольную лампу. Шкатулка палисандрового дерева стояла на прежнем месте — на подоконнике.

Михаил перенес ее на стол, осмотрел замок, потянул за скобу на крышке. Шкатулка открылась — она была не заперта. Паспорта лежали сверху. Два серых, эмигрантских вида на жительство. Сенцов Игорь Михайлович, 36 лет. На фото — постриженный бобриком человек с усталыми глазами. Сенцова Юлия Павловна, 27 лет. Полная круглолицая блондинка. А вот и отметка: владелец паспорта подлежит высылке из пределов Франции до 10 сентября 1934 года, после какового срока паспорт считается недействительным. Что ж, высылка так высылка, в его положении не приходится быть щепетильным. Надо лишь избрать приемлемый способ высылки — в этом все дело.

Михаил положил паспорта в карман, подошел к двери, но вернулся. Вынул из деревянного стакана карандаш и написал на обороте старого счета:

Он положил записку в шкатулку, захлопнул крышку, потушил свет. Теперь уходить. Как можно быстрее уходить. Странно, именно сейчас, когда все сделано, его охватил страх. Не за себя, — за дело, за Лору. В этом страхе содержалось что-то от суеверия. «Вот так оно и бывает, — напряженной струною трепетала мысль. — Когда победа, кажется, в кулаке, на тебя обрушивается непредвиденное. Ведь Шевелев или Черепанов в любую минуту могут пойти проверить, все ли благополучно у Малютина».

Он приоткрыл дверь, огляделся — путь свободен. Небрежно размахивая чемоданом, направился к кухне. В правой руке — молоток. Ждать, когда Роза покинет кухню, он не мог. Оставалось идти напролом. Нахально. Что она подумает — не имело значения. Не имело?.. А если она сразу же обнаружит, что дверь хозяйской квартиры взломана? Вызовет полицию... Нет, по-прежнему каждая мелочь имела значение.

Михаил заглянул в кухню. Роза стояла у плиты к нему спиною, склонившись над огромной сковородой. Дверь в кладовую была наполовину приоткрыта. На сковороде шумно кипело масло. Он мгновенно оценил выгодность ситуации. На цыпочках в два прыжка, наискосок, пересек кухню и скрылся в кладовой. Пронесло! Положил молоток, перелез через кучу угля и выскользнул на волю.

 

— Лора?

— Я здесь, Жорж.

Он различил во мраке ее белую шапочку. Облегченно засмеялся: белая шапочка, ты настоящий маяк в тумане. Верный маяк. Бросил чемодан, спрыгнул сам.

— Надо поспешить, Лора.

— А этот? — она кивком указала на Малютина — неподвижный черный сгусток на фоне стены.

— Ничего, пусть отдохнет.

Она едва поспевала за ним. А он все убыстрял шаги. Скорее. Скорее... Было бы слишком нелепо налететь на засаду теперь, когда при нем негативы, документы и есть надежда благополучно выбраться не только из Парижа, но и из Франции.

Вот и подвал. Михаил тщательно осветил фонариком углы. Пусто. Наконец-то все опасности позади. Лаврухин просчитался.

Бегом они миновали подвал. Михаил распахнул дверь, шагнул на ступеньку и лицом к лицу столкнулся с лысым, с тем самым, что передал Лаврухину записку. В слабом отсвете фонарей Михаил узнал его. Узнал на какую-то мизерную долю секунды раньше, чем оказался узнанным. В мышцах его жила готовность к схватке, а Ребров (это был он) такою готовностью еще не проникся. Он еще не успел рассмотреть, кто перед ним, когда хлесткий удар тростью по голове опрокинул его навзничь. Трость переломилась пополам.

— Малют!.. Алексей... Сюда!.. — взвизгнул Ребров, схватившись за голову.

Мощным рывком — откуда только силы взялись — Михаил оторвал его от ступенек и, поддав ногою, швырнул в подвал. Схватив Лору за руку, он взлетел по ступенькам, помчался в сторону бульваров.

— Жорж! Чемодан! Он остался там!

— Быстрее, быстрее, Лора... В нем только белье...

На них с любопытством оглядывались редкие прохожие. Кто-то озорно крикнул вслед:

— Эй, совсем загнал девчонку!

Из тумана вынырнуло такси. Михаил взмахнул рукой, сорвался на мостовую и едва не врезался грудью в радиатор. Распахнул заднюю дверцу, втолкнул в машину Лору, сел сам.

— На бульвар Сен-Мишель.

— Только-то. А мне подумалось — вы спешите на тот свет, — давая газ, усмехнулся шофер.

— Нельзя ли побыстрее?

— В такой-то туман... Вам, видно, и впрямь не терпится свернуть себе шею?

Шофер обернулся и подмигнул Лоре, как бы признавая ее своей сообщницей. Однако скорость увеличил.

У съезда с моста на бульвар Сен-Мишель Михаил заглянул в заднее окошечко. За ними шло несколько машин. Не доезжая Сорбонны, он попросил свернуть налево и опять оглянулся. Сзади машин не было.

— А теперь куда? — спросил шофер, когда такси снова выскочило на набережную Сены.

— На Лионский вокзал.

Шофер значительно хмыкнул... Ясно. Смываются от мужа. Путают следы. Оно и видно — парень-то шальной. Сперва под колеса бросился, а теперь озирается, как заяц. Да и на красотке лица нет.

— Жорж, что вы задумали? — тихонько спросила Лора. — Почему на Лионский вокзал?

— С первым же поездом едем в Марсель.

— Боже мой!.. Но... но я без вещей. Как же так! Почему не заехать ко мне?

— Нельзя, Лора. Там нас могут поджидать, как на улице Сен-Дени. — Он погладил ее руку, улыбнулся. — О чем ты беспокоишься?

— Но-о... ведь у меня только то, что на мне.

— Зато у тебя будет повод походить по магазинам.

Она рассмеялась.

— Жорж, знаешь, кто ты? Д’Артаньян. Настоящий живой Д’Артаньян.

Он смущенно усмехнулся. Он понимал, ей как-то хочется выразить свое восхищение им. Но понимал он и другое: ее восхищение очень далеко от объективной оценки. Сколько горьких и справедливых упреков бросит ему Воронин, если когда-нибудь узнает о его сегодняшних приключениях. Авантюризм, мальчишество, грубая работа — вот, пожалуй, самые мягкие оценки из тех, что придется выслушать. И вряд ли Борода примет во внимание тот факт, что у Донцова не хватило времени, что на авантюризм и прочее его вынудили обстоятельства. Пожалуй, только привлечение к работе Антона Северцева потянет на плюсовую оценку.

И все же восхищение Лоры было приятно.

Несколько конфузливо он почесал по русскому обыкновению затылок и проговорил:

— Тут не то что Д’Артаньяном, — чертом в ступе будешь. Кругом мат.

— В ступе? Что такое ступа́?

Он не знал, как по-французски «ступа», да и было ли во французском языке такое слово, и перевел, как медный кувшин.

Она засмеялась, потом прижала ладони к лицу и беззвучно заплакала. Михаил растерялся:

— Лора, в чем дело?.. Не надо, успокойся.

— Не знаю... Ты русский... Я француженка... Все так сложно. Но... но... я тебя люблю...