Воропаев взял на себя самый трудный участок — кабинет, все книжные шкафы и секретер. Михаилу досталась столовая, прихожая и кухня. Главное, неизвестно было, что искать. Воропаев сказал: письма, записки, фотокарточки, оружие... Он-то, роясь в книгах, в письменном столе, возможно их и найдет. А какой дурак будет хранить оружие, тем более письма, в кухонных кастрюлях, в примусе и в посудном шкафу? Невзирая, однако, на свой скептицизм, Михаил добросовестно заглянул во все названные предметы, обшарил все подозрительные и неподозрительные места. С помощью дворника сдвинул со своих мест шкаф и секретер и простукал клеенные обоями стены, как это делали Нат Пинкертон и Шерлок Холмс. Дворник благодушно наблюдал за его манипуляциями и только покачивал головою в папахе, дивясь людской изощренности.

Осталось осмотреть прихожую. Но гладкие пустые стены исключали всякую надежду на потрясающие находки. Михаил обшарил шинель и полупальто — в карманах одни табачные крошки. Ну что еще? В углу, до половины скрытая одеждой, стояла гладкая толстая палка. Взял, повертел так и этак. Палка как палка — дугою рукоятка с веселой физиономией сатира на конце. Попробовал отвинтить рукоятку — Шерлоку Холмсу доводилось находить в таких палках брильянты и отравленные стилеты — рукоятка не поддалась. Но что-то мешало Михаилу поставить палку на место. Ну да: Красовский не хромал, зачем ему палка? А тот, который вышел из подъезда, чуточку, а все же хромал. Возможная связь между палкой и встреченным на улице бородатым мужчиной напоминала что-то знакомое, давнишнее... Будто подобное когда-то было. Только наяву или во сне? Воспоминание коснулось легкой тенью и улетучилось бесследно. Но палка-то, палка... Зачем она Красовскому?

— Скажите: Корытин живет здесь один? — спросил Михаил дворника.

— Не знаю, уважаемый... Я к нему в гости не ходил.

— А нет ли в доме жильца с бородой и чтобы немножко хромал?

— Зачем нет? — обрадовался дворник. — У старика Хомякова — во-от такая борода. А что, уважаемый, разве Советская власть запрещает?

— Что?

— Носить бороду?

— Донцов, зайди-ка! — окликнул из кабинета Воропаев. — С чего это ты дискуссию о бородах затеял? — спросил он, с юмором поглядывая на вошедшего помощника. Сам сидел на полу, просматривал книги с нижней полки.

— Вот. — Михаил показал палку. — Красовский не хромой, почему у него палка?

— И верно — почему?

Деланно серьезный тон насторожил Михаила. Упавшим голосом проговорил:

— Не знаю. Только я видел: из подъезда вышел какой-то тип. Бородатый. И прихрамывал.

— Он-то и оставил здесь свой костыль, — подхватил Воропаев. — Специально, стервец, устроил, чтобы нас с тобой помучить. Превратился в невидимку и прошмыгнул мимо меня. Посмотри на полу, — может, еще волоски от бороды найдешь...

Лицо Михаила жарко запылало.

— Да ты не тушуйся, — добродушно рассмеялся Воропаев. — Поначалу у всех так — в каждом темном углу преступники мерещатся. А насчет бородатого успокойся — своими глазами видел, как он выходил из нижней квартиры. Но сыщик ты, конечно, знаменитый.

Михаил стоял, точно в воду опущенный. Обыск больше не интересовал его. Живо представил вспышку веселья, которую в «дежурке» вызовет рассказ о его умозаключениях.

Воропаев будто подслушал эти мысли. Сунул на полку последнюю книгу, весело подмигнул:

— Не дрейфь, Донцов. Про бородатого с палкой умолчим, а то наши ребята животы надорвут. — Упруго вскочил с пола, отряхнул ладонь о ладонь. — Ну вот, обыск закончили, в итоге — ноль. Если, конечно, не считать палки. Опечатаем квартиру, и айда.

13

Утром Холодков пригласил Михаила к себе в кабинет.

— С завтрашнего дня, коллега, вы переводитесь на оперативную работу. Напишите сейчас на имя начальника АХЧ заявление с просьбой выдать вам личное оружие, а также обмундирование. — Неожиданно улыбнулся, помолодев сразу на пятнадцать лет. — Вот и кончилось ваше сидение в канцелярии. Рады? Поздравляю!

От волнения Михаил сумел произнести лишь несколько бессвязных междометий.

С заявлением, на углу которого мелким почерком Холодкова было начертано «Прошу оформить», помчался к начальнику АХЧ, от него к коменданту, затем в оружейный и вещевой склады. Казалось бы, чего проще: получить положенное тебе по праву. Но и тут имелись свои трудности и хитрости, преодоление которых требовало своей стратегии и тактики. От Поля Михаил знал, что комендант — жила, как и все коменданты, — старается сбыть новичкам завалявшиеся на складе старые смит-вессоны, и, коли новичок желает получить настоящее оружие, следует проявить твердость. Михаил проявил, за что и был награжден запиской, предлагавшей зав. окладом выдать ему наган-самовзвод. Впрочем, настойчивость вряд ли помогла бы. Выручила слава, исподволь распространившаяся по зданию Чека. Комендант спросил, не тот ли он Донцов, который вчера задержал пытавшегося бежать арестованного, и когда Михаил скромно кивнул, просьба насчет нагана была немедленно удовлетворена.

Спустя полчаса, совершенно преображенный, он переступил порог канцелярии.

В новой, лихо сдвинутой на ухо красноармейской фуражке со звездой, в черной кожанке, синих галифе и сапогах, он сразу повзрослел на несколько лет. Помимо того, вид он имел крайне воинственный. Если все прочие носили кобуры под кожанкой, а Поль и вовсе предпочитал карман, то Михаил не счел возможным скрывать свое вооружение: повесил кобуру поверх кожанки. Правда, сперва он определил ей скромное место сбоку, почти на спине. Но, поразмыслив, сдвинул ближе к животу, чтобы не только дворнику неповадно было принимать его за жулика, но чтобы и слепому с первого взгляда становилось ясно: этот геройский парень принадлежит к славной когорте Всероссийской Чека.

— Он просится на витрину, — выразила свое восхищение Шура.

— Магазина детских игрушек, — дополнила Сима и предложила новоиспеченному оперативному работнику круглое зеркальце. В нем Михаил увидел красную от смущения и распаренную, как у жениха на смотринах, физиономию. Все остальное великолепие зеркальце не сумело отразить в силу своих малых размеров.

Покрасоваться в наглухо затянутой ремнем кожанке Михаилу не пришлось — жара вынудила его скинуть всю амуницию, а рабочая дисциплина, рьяно поддерживаемая Костей, — сесть за стол и приступить к исполнению регистраторских обязанностей. Утешало одно: завтра он навсегда распрощается с канцелярией и станет недосягаем для Симиных колкостей.

Незадолго до перерыва подошел Костя.

— Донцов, айда получать паек и зарплату. Начпрод звонил, ругается — одни мы с тобой остались.

 

Домой Михаил явился позднее, чем обычно. Дожидался, когда из канцелярии все уйдут, чтобы переодеться в старое. Не предстанешь же, в самом деле, перед отцом в кожанке, в сапогах и с револьвером в кобуре. Даже мать не поверит, будто эти вещи положены по штату ученику высшего начального училища.

Не в радость Михаилу были и паек и пухлая пачка сиреневых ассигнаций, достоинством по двадцать пять тысяч каждая. Для всех прочих паек есть паек, зарплата есть зарплата, а для него это улики. Не раз подумывал: не лучше ли признаться отцу. Рано или поздно он все равно узнает правду. Но каждый раз казалось: лучше поздно, чем рано. Свойственная Михаилу решительность бесследно улетучивалась, стоило ему представить, какой поднимется в доме переполох, шум и гам, если отец узнает правду. Ведь старик свыкся с мыслью, что младший сын его непременно выйдет в инженеры.

Завернутое в кожанку обмундирование и пустую кобуру (наган лежал в кармане) Михаил спрятал под лестницей, с тем чтобы чуть погодя незаметно внести в прихожую и утром так же незаметно захватить с собою. Сложность и унизительность всех этих ухищрений совершенно испортили ему настроение, и домой он явился мрачный, как обманутый муж из кинодрамы «Во власти сладкого дурмана». Отец, дымя «козьей ножкой», просматривал за столом свежий номер «Бакинского рабочего». Михаил молча положил перед ним рогожный куль с пайком, бросил на подоконник учебники, забежал в «темную», сунул под подушку наган и многомиллионную пачку денег.