Прилегающая с юга Саксония была слишком богата и слишком плохо управлялась, чтобы Пруссия могла мириться с существованием столь неустойчивого курфюршества у себя за спиной. Поэтому в 1756 году войска Фридриха вторглись в Саксонию и заставили саксонские войска капитулировать. Так началась война, названная впоследствии Семилетней. Просто отнять государство у саксонского курфюрста было бы несправедливо. Поэтому Фридрих решил отдать курфюрсту Чехию, которую для этого следовало отнять у Австрии. Но это было делом будущего. Пока же Фридрих саксонскую армию влил в собственную и вторгся в Силезию — польскую провинцию, незаконно и несправедливо захваченную Австрией. Провинция была слишком богата копями и мануфактурами, чтобы оставлять ее в руках Австрии, давно ставшей колоссом на глиняных ногах и неспособной обеспечить надлежащий порядок и процветание провинции. Несправедливо было бы и возвращение Силезии Польше, которая явно пришла в упадок и агонизировала в нелепых попытках вырастить диковинную помесь монархии с республикой. Невозможно было мириться и с тем, что Пруссия разделена на две части польскими землями. Это была несправедливость историческая, экономическая, политическая и какая угодно. Поэтому Фридрих приготовился разгрызть и проглотить, наконец, торчащую в глотке Пруссии польскую кость, а заодно присоединить и герцогство Курляндское, которое исторически, экономически и духовно всегда тяготело к Пруссии…

Однако такую несправедливость не могла уже допустить Россия. По ее мнению, Курляндия исторически, экономически и политически тяготела как раз не к Пруссии, а к России. И вообще Фридрих оказывался слишком прытким, пора было умерить его аппетиты, к чему, кстати, обязывал и союзнический договор с Австрией и Францией.

Русские войска под командованием фельдмаршала Апраксина вошли в Восточную Пруссию и под ГроссЕгерсдорфом разгромили пруссаков. Путь на Запад был открыт, но в это время стало известно о болезни русской императрицы, и Апраксин в почти панической спешке отвел войска из Восточной Пруссии, за что был отстранен от должности и привлечен к ответу.

Но дело свое он сделал — в плаще воинской славы Фридриха зияла изрядная дыра, которую нужно было срочно латать. Армии Франции и Австрии тоже в значительной части состояли из завербованных наемников, но наемники Фридриха больше боялись палок своих капралов, чем неприятеля, командовали же ими профессиональные вояки, а не придворные шаркуны, как у австрийцев и французов. И Фридрих нанес сокрушительное поражение сначала французам у Росбаха, потом австрийцам у Лейтена. Там во всей красе Фридрих показал изобретенную им "косую атаку", при которой сосредоточенные силы наносили удар по флангу неприятеля как бы по касательной, сминая его, создавали сумятицу, а потом уже с легкостью довершали разгром. Если говорить правду, атаку такого рода изобрел фиванский полководец Эпаминонд и применял ее настолько успешно, что побеждал даже спартанцев. Но, как известно, новое — это просто хорошо забытое старое, и кто там помнил про Эпаминонда, если жил он двадцать три столетия назад? С присущей ему скромностью Фридрих не стал отрицать своего авторства…

Однако ликовать довелось недолго. Назначенный вместо Апраксина Фермор снова ввел русские войска в Восточную Пруссию, та немедленно капитулировала, а жители, со свойственной немцам аккуратностью и послушанием, присягнули в верности русской императрице.

Оставив в Кенигсберге губернатора и пройдя через польское Поморье, Фермор осадил крепость Кюстрин. На выручку крепости подоспел сам Фридрих. Русские войска отошли к деревне Цорндорф и приготовились к фронтальному сражению. Трудно было выбрать позицию хуже: русские войска расположились в низине, разъединенные и стесненные оврагами, болотами и реками. Фридрих обладал полной свободой маневра и расположил свои батареи на господствующих высотах.

В 9 часов утра 12 августа грохот этих батарей возвестил начало сражения, а после двух часов пушечной пальбы Фридрих приказал атаковать правый фланг русских. Однако так прекрасно оправдавшая себя на Западе "косая атака" на этот раз дала осечку — русские не только не сдались и не побежали, а ответили контратакой. Повторные атаки, косые, прямые, с флангов, с фронта и тыла, вызывали отчаянную сечу, но русские не отступали. Фридрих впервые своими глазами увидел то, что говорил впоследствии: русских легче перебить, чем победить. И тогда же он увидел, как его прославленная пехота под ударами русских кирасиров превратилась в стадо и на глазах у своего великого полководца бросилась в паническое бегство…

Зейдлиц! Где Зейдлиц со своими гусарами и драгунами?.. Фридрих прекрасно знал, что Зейдлиц отвел свои эскадроны в тыл, чтобы дать им хотя бы короткий роздых.

Но какой мог быть отдых, если решалась судьба сражения, быть может, королевства, самого короля?!

Втянув голову в плечи, Фридрих побелевшими от ярости глазами скользнул по своему окружению, ткнул эспантоном в сторону фон Шверина.

— Где этот Schisser Зейдлиц? Скачи, найди! Атаковать! Атаковать немедленно, а не отдыхать!.. Он на поле боя или…

Не будем повторять все, что сказал по этому поводу король, и тем более переводить сказанное им на русский:

Фридрих II с легкостью сочинял стихи на французском языке, но с еще большей легкостью своим лексиконом на родном языке мог вогнать в краску пьяного драгуна.

Фон Шверин вскочил на коня и карьером слетел с холма. Следом поскакал ординарец. Однако почти тут же им пришлось перейти на рысь. Несмотря на пыль и дым, затянувшие все урочище Фюрстенфельде, с высокого холма, где находился Фридрих, можно было различать свои ближайшие деташементы и даже иногда в просветах виднелись в отдалении зеленые мундиры русских, белые клубы дыма, взлетавшие над их батареями. Но как только Шверин спустился с холма, все смешалось и спуталось. Спешили куда-то повозки, пешие команды, на рысях пролетали посыльные и ординарцы, ковыляли, поддерживая друг друга, легкораненые. Казалось, даже вещи, заведомо неподвижные, как рощи, перелески и овраги, тоже сдвинулись со своих мест и ищут спасения от жестокой баталии, распростершейся на Неохватные глазом версты.

Несколько десятков эскадронов — тысячи всадников и лошадей — не иголка в стоге сена, но найти их в пылу боя оказалось не легче, чем пресловутую иголку. Зейдлица на месте предполагаемого отдыха не оказалось. Артиллерийский секунд-лейтенант, наблюдавший за тем, как в походной мастерской у пушки меняют разбитое колесо, сказал, что русские вчинили жестокую контратаку и Зейдлиц на рысях повел свою конницу, чтобы атаку эту пресечь. Куда повел? Кажется, к левому флангу русских.

А может, и в центр… Впрочем, насчет атаки русских в точности не известно. Может, Зейдлиц просто сменил позицию?..

Граф дернул поводья и пришпорил коня. Он понимал, что настал критический момент, который должен решить исход сражения, быть может, всей войны… Во всяком случае, он мог решить его собственную судьбу. Что ждет его? Бесславная смерть в этой тыловой неразберихе от шальной пули? Или ему суждено повторить своего отца?

Кому только не служил старый вояка?! Всем, кто хорошо платил. Голландским Генеральным Штатам, герцогу Мекленбургскому, шведу Карлу XII, русским и, наконец, прусскому королю, отцу нынешнего, и самому Фридриху II… Год назад в сражении под Прагой генералфельдмаршал Курт Кристоф граф фон Шверин схватил знамя и бросился вперед. Войска ринулись за ним, битва была выиграна, но старый фельдмаршал пал, пронзенный сразу семью пулями. И тогда Великий Фридрих сказал, что победа куплена слишком дорогой ценой — жизнью Шверина… За такую эпитафию можно отдать две жизни.

А он, Вильгельм Фридрих Карл фон Шверин, способен ли он на такой поступок? Граф ни секунды в том не сомневался. Но не мог же он, состоя при короле, хватать знамя и призывать самого Фридриха к победе… Вот теперь другое дело. Сама Фортуна распростерла над ним крылья удачи. Граф так отчетливо, прямо наяву, увидел себя с развевающимся знаменем, воодушевленные колонны, которые бегут за ним следом… И потом, Фридрих, Великий Фридрих, склонившись над его хладным телом, горестно произносит: "Старый фельдмаршал воскрес в своем сыне и снова погиб. Какая утрата!" Видение было настолько явственным, что Шверин почувствовал, как от жалости к себе у него защекотало в горле и стало холодно в животе…