— Кх-кх! — поперхнулся Самппа с первой затяжки. — Крепкая, стерва. Видно, что… кх-кх… настоящий русский табак. Такую махорку мне, бывало, зять привозил из Архангельска. Помнишь?

— Помню, помню, — отозвался Поавила, размышляя о своем. Хёкка-Хуотари приехал вчера с погоста. С какими новостями он вернулся? Есть ли там вообще какая власть?

— Анни письмо пришло, — продолжал Самппа.

— Слышал. Она заходила к нам, — ответил Поавила, поднимая с пола топор с переломленным топорищем.

— Когда думаешь начать возить бревна? — спросил старик.

— С первым снегом думаю, — Поавила провел пальцем по лезвию топора. — Если, конечно, ничего не случится… Или как, Хуоти?

Срамппа-Самппа взял из рук Хуоти топорище.

— По топорищу мужчину узнают, — сказал он, с видом знатока разглядывая топорище. — Вот здесь еще надо с ноготок снять. А из тебя, парень, плотник, наверно, получится. Когда избу закончите, так уж я приду и по старому карельскому обычаю пожелаю счастья в новом дому, чтобы добро в нем гостило, чтобы хлебушка вдоволь было.

Холодный осенний дождь моросил вперемешку со снегом и дул такой порывистый ветер, что у Поавилы чуть не унесло шапку, когда они с Хуоти шли к Хёкке-Хуотари точить топоры.

Хёкку-Хуотари они застали лежащим на лавке с треухом под головой. Он пожаловался, что простыл во время поездки на погост. Хозяйки в избе не было, она пошла в хлев кормить коров. Иро сидела на дверной лавке и штопала чулки. Она чуть покраснела, увидев, что Хуоти сел на конец скамейки, где в первую зиму войны они однажды сидели рядышком, прижавшись друг к другу в темноте. Тогда они были еще совсем детьми. И все, что тогда было между ними, было просто детской забавой. А теперь над верхней губой Хуоти уже пробивались черные усики.

— Что, сосед, точить пришел? — спросил Хуотари, увидев под мышкой у Поавилы топор.

— В такую погоду только точило и крутить, — ответил Поавила. — Собираюсь вот валить лес для избы.

Хуотари уже слышал, что Поавила собирается ставить новый дом, но почему-то ему решение соседа казалось пустой затеей. Правда, Поавиле он ничего не сказал.

— Поди-ка, Иро, налей воды в точило, — велел он дочери.

— Да я сам схожу за водой, — сказал Хуоти, но Иро уже схватила ведро и выскочила в сени.

В родовом доме Хёкки-Хуотари, построенном еще по-старинному, жилое помещение и хозяйственные пристройки находились под одной крышей. Из сеней дверь налево вела в избу, двери направо — на крытый двор и оттуда в хлев. Прямо из сеней можно было попасть и на поветь, где зимой хранились сено и солома, а также грабли, косовища и прочий инвентарь. На повети стояли жернов и точило, которое Хуотари привез из Кеми, когда ездил в последний раз за товаром для Хилиппы.

Хуоти начал крутить точило. Вода в корытце забурлила. Отец сидел на козлах, прижимая лезвие топора наискось к точильному камню. Углубления, в которых вращалась ось точила, рассохлись и противно скрипели. Хуоти побрызгал на них водой. Оглянувшись на скрипнувшую дверь, он стал крутить ручку быстрее.

— Не торопись, — буркнул отец.

На поветь с решетом в руках пришла Иро. Вскоре из угла послышалось скрежетание жернова.

Хуоти все время чувствовал близость Иро и то и дело поглядывал в темный угол, где в такт работе жернова колыхалась полосатая юбка девушки, то поднимаясь чуть-чуть, то опускаясь. Хуоти показалось, что Иро нарочно пришла молоть зерно именно теперь.

Внизу, на дворе, фыркнула лошадь. Хёкка-Хуотари повел поить ее.

— Иро, сбрось-ка сена для Лийну! — крикнул он дочери.

Иро схватила охапку сена. Ветер, проникавший через щели в крыше, разнес по повети аромат сена. Через отверстие в перекрытии Иро сбросила охапку прямо в ясли.

— Как закончишь, заходи ко мне. Покурим, поговорим, — крикнул снизу Хуотари.

— Ладно, зайду, — откликнулся Поавила.

Снова заскрипело точило, закружился жернов.

— Ну, чего ты ушами прядешь? — разговаривал внизу с лошадью Хёкка-Хуотари. — Или сено не нравится?

Поавила помочил лезвие в воде, тщательно обтер его с двух сторон рукавом. Лезвие блестело. Он провел большим пальцем по острию.

— Ну, думаю, сосну срубить им можно, — заключил он и, сунув топор под мышку, пошел в избу покурить и заодно послушать, что за новость сосед привез из волости.

Хуоти остался на повети. Как только отец вышел, он подошел к Иро и стал крутить вместе с ней жернов. Жернов начал вращаться быстро и легко. Иро едва успевала засыпать зерно. Она то и дело задевала Хуоти то локтем, то бедром, а когда она нагибалась, чтобы засыпать зерно в жернов, ворот ее просторной кофты открывался и Хуоти мельком видел ее округлые тугие груди. Хуоти старался стать так, чтобы Иро чаще касалась его. Вдруг она резко повернула голову, белокурые волосы упали ей на глаза.

Внизу послышались шаги.

— Мама, — шепнула Иро, отпрянув.

Она не ошиблась, снизу послышался голос матери:

— Иро, иди сюда.

— Ну, что там случилось? — спросила Иро недовольным голосом.

— Твоя овечка ягнилась.

Иро прыснула, смущенно потупилась и начала сметать муку в берестяную корзинку. Она почему-то вдруг застеснялась. Хуоти тоже стоял смущенный, словно то, что овечка Иро оягнилась, каким-то образом касалось и его.

— А-вой-вой, ты весь в муке, — засмеялась Иро и провела крылом по щеке Хуоти.

Хуоти тоже рассмеялся, вытер щеку рукавом и схватил Иро за горячие руки. Девушка вырвалась и отбежала в другой угол, за кучу соломы. Хуоти бросился следом.

— С кем ты там хихикаешь? — послышался снизу сердитый голос матери. — Скоро ты там?

— Иду, иду, — ответила Иро, отталкивая от себя Хуоти. — Пусти.

Когда Хуоти отпустил ее, Иро шепнула:

— Спасибо, что помог. Приходи еще…

На улице по-прежнему шел мокрый снег. Холодный ветер бил в лицо, но Хуоти его не замечал. Щеки его горели и странное тепло наполняло грудь. В ушах еще звучали слова Иро: «Приходи еще…»

Хуоти в раздумье шел мимо риги Хилиппы. Вдруг где-то рядом раздались крики и плач. Из риги выбежала в слезах Наталия. После того, как ее сестра Палага ушла на заработки, девочка батрачила у Хилиппы. Хуоти решил, что в риге что-то случилось, может, пожар вспыхнул, и одним прыжком перемахнув через изгородь, побежал к риге.

Увидев Хуоти, Наталия бросилась к нему. Она вся дрожала и не могла вымолвить ни слова.

— Лентяйка! — кричала из риги ей вслед скрипучим голосом жена Хилиппы. — Потаскуха!

Наталия зажала уши руками.

Увидев Хуоти, жена Хилиппы швырнула кочергу в ригу и, что-то сердито бормоча, пошла к своей избе.

— Утонуть бы ей в Калполампи, провалиться ей в болото, — шепнула Наталия, провожая брезгливым взглядом свою хозяйку. — Задремала я в риге, глаза так и слипались. Ох, Хуоти, Хуоти! Видно, катала меня мать в несчастливой люльке, под бесталанным воронцом.

Наталия смотрела на Хуоти печальными черными глазами. Уже второй раз Хуоти пришел ей на помощь. О первом случае напоминал чуть заметный шрам на нижней губе девочки. Хотя лицо ее и было покрыто серой пылью, Хуоти разглядел этот шрамик на губе. Черные, блестящие волосы Наталии тоже были в пыли и казались серыми. Усталый и удрученный вид девушки, напоминавший сейчас беспомощную старушку, вызывал жалость, и Хуоти захотелось сказать ей что-нибудь ласковое, но он не находил слов.

— Помнишь сказку о жернове? — неожиданно для себя спросил он. — Ну, ту, которую бабушка рассказывала? Жернов сам собой крутится и пироги так и сыплются в руки пастушки и…

— Так это же сказка, — вздохнула Наталия.

Но на душе стало все-таки чуточку легче. Ведь Наталия чувствовала себя счастливой лишь в те минуты, когда забывалась и жила в мире сказок.

— Где ты был? — вдруг засмеялась она, увидев, что лицо Хуоти в муке.

Хуоти провел ладонью по щеке и усмехнулся. Он не стал рассказывать, где он был. Наталия опять погрустнела.

— Ведь ты не веришь тому, что Хилиппиха кричала? — прошептала она, словно умоляя простить ее за что-то. — Не веришь? Нет?