Лечь бы поспать, забыть, что существует «Форум», что есть газеты и журналисты, здание Пресс-центра, весь этот взвинченный мир, о котором нужно писать, хаотический водоворот отношений, событий и судеб… Да, да… спать, забыть обо всем… Но он не может, потому что он — главный редактор и газета требует полной отдачи, жрет человека целиком, здоров он или болен; и так же, как и вчера, ему надо сегодня читать рукописи, что-то организовывать, звонить по телефону, отвечать на письма и вопросы, проводить одно совещание, потом идти на другое, пить кофе, курить, словом, так, как он делал все эти годы.
Он доплелся до телефона и после третьей попытки ему посчастливилось заказать такси. Он оделся, заставил себя выпить стакан молока, собрал портфель с материалами. Он был уже готов к выходу, но поскольку машины все еще не было, он вынес на балкон легкий плетеный стульчик и сел. Он подремывал на солнышке и вспоминал свое детство.
Видел низкие беленькие домики с остроконечными красными крышами, ручей, теряющийся среди песчаных бугорков, деревья с густыми кронами, стройную башню костела. Он чувствовал резкие знакомые ароматы, сладкий, душный запах акации, заполонившей весь край, запах, на который слетались тучи жужжащих пчел, запах сосны и залежалой хвои, запах грибов и затоптанного мха… Это была его родная деревня, его Студенка, родительский дом с четырьмя окошками, повернутый к улице, и стены домов, глядящих во дворы, крутые падающие крыши и неровные садовые заборы. Он вспоминал эти запахи, знакомые с детства, запах горелого дерева, тяжелый дух дешевого табака, который курил дед, запах влажной земли в саду в летний полдень и потом удушливый, трупный запах ладана в темном, холодном и очень высоком костеле, куда они ходили с матерью к воскресной мессе. Он вспомнил широкий луг за Студенкой и высокие травы, с которых постоянно сыпалась пыльца, оседающая на влажном теле и раздражающая кожу. Потом ему показалось, что он чувствует вкус холодной воды из озера, куда они ходили купаться, илистое дно, струящееся между пальцами, запах озерных трав и рыбы. Где-то вдали зазвонили колокола, их тоскливые ностальгические звуки разносились по жаркому полдню, приводя мысли в волнение и наполняя душу неясными надеждами.
Он очнулся от звонка в дверь, короткого, но требовательного. Медленно встал, опершись руками о балконные перила и пытаясь собраться с силами. Потом прошел в ванную и ополоснул лицо. Но и это не принесло облегчения.
У него сжималось сердце, болела голова, руки дрожали, и ему стало казаться, что он собирается в долгий путь, куда-то туда, где еще никогда не был и где его ждут удивительные, чудесные приключения.
— Ну вот, вы все видели, — сказал Добиаш, усаживаясь на переднее сиденье служебного газика. Машина двинулась по ухабистой дороге, трясясь и подскакивая. — К сожалению, все произошло именно так, как мы тогда с вами говорили и как вы о том написали, — продолжал он, уставясь прямо перед собой, словно боялся взглянуть на журналиста. — Вы помните? Я повез вас тогда к гудроновым ямам, помните, потом к этому проклятому трубопроводу, и, наконец, к очистной станции… Иногда так бывает, что все обрушивается скопом, все одновременно выходит из строя… Не знаешь, куда кидаться. Если бы переполнились только гудроновые ямы или если бы только испортился перекрывающий вентиль… понимаете, тогда мы справились бы. Вытекающее масло мы могли бы, скажем, засыпать песком, просто перекрыли бы отток, лопнувший трубопровод можно было быстро, временно залатать, прокладки можно было поменять и временно остановить производство… Но, черт бы побрал, у нас все это случилось сразу, во время этой жуткой грозы после тех душных дней… Может, и у вас был такой ливень? Так все и было: вода перелилась через края цистерны, как раз в эту минуту лопнул трубопровод, а через испорченные прокладки начало поступать масло… да что я говорю! Целые литры масла, гектолитры! И все это попало в реку! И как назло, испортился и перекрывающий вентиль! Знаете, я думаю, его годы никто не проверял, а когда потребовалось, техники выяснили, что вентиль просто не действует, что его нельзя закрыть…
Проклятый день, вот уж, действительно, грустное стечение обстоятельств, которые привели к аварии. Вы же видели. Река превратилась в сточную канаву. Я говорю — стечение обстоятельств, но на самом деле это не случайность, однажды это должно было случиться. Никто на заводе об этом не думал, а если и думал, ничего не предпринял. И, наконец, вы можете спросить, что мы могли сделать? Какие превентивные меры должны были принять? Только те, о которых вы писали: сократить производство, чтобы фильтры не работали с перегрузкой. Но вот вы мне ответьте, кто наберется храбрости снизить уровень производства? А выполнение плана? А премии? А экономические показатели?.. А связь с другими предприятиями и производствами, которые зависят от наших полуфабрикатов? Нет, вы только посмотрите! Ведь я в точности повторяю слова старика, а ведь он мне иногда действует на нервы, когда рассуждает о том, что мы нарушаем не только социальные и экономические показатели, но до известной меры и политические!
Итак, производство сократить мы не могли. Работали на полную катушку, хотя все знали, что идем на риск. А уж когда вышел ваш репортаж, даже еще раньше, когда вы послали нашему старику копию этой статьи, у него прилично подскочило давление, а он, в свою очередь, намылил нам всем шеи. Его первая реакция была очень злобной, что там говорить… Вы написали о том, о чем у нас только шушукались, но никто не отваживался сказать в полный голос. И, говоря откровенно, я тоже злился, потому что раскрыл вам то, что должно было оставаться только на нашей кухне… Наверное, все проблемы можно было решить, если бы работала станция, если бы ее запустили на полную мощность. Если бы эта новая станция уже работала, а она уже давно должна была работать, дело никогда не дошло бы до аварии, более того, мы спускали бы в Грон почти безвредную воду, хоть пей ее… Станцию нам строила «Хемоиндустрия». Из месяца в месяц переносят срок сдачи строительства. Вы не думайте, что мы на них не давили! А что толку? Не думаю, что они отговариваются, они просто не успевают, их не хватает на это. Им не хватает рабочих рук, они ведут несколько строек одновременно, мощности распыляются, что-то бросают сюда, потом перебрасывают туда, а ведь и на них давит план, их тоже подгоняют… Словом, чтобы докопаться до настоящих причин, почему они никак не могут докончить строительство, нужно быть детективом, а не журналистом.
Прокоп молчал, а Добиаш после некоторого молчания продолжал:
— Вы не думайте, что я теперь все хочу взвалить только на эту станцию и убедить вас в том, что она во всем виновата. Ведь станция не виновата в том, что трубопровод был треснувший, а мы об этом знали, ведь и директор распорядился, чтобы его отремонтировать. Только никто его не отремонтировал. И еще — мы можем взвалить ответственность на людей из цеха, они не проводили контроль оборудования, но у них всегда по горло забот с практическим обеспечением производства. И вот мы снова возвращаемся к той точке, с которой начали, это круг или, если хотите, эллипс. Вот только мы должны выбраться из этого заколдованного круга, потому что производство не может стоять, комбинат должен работать. Иначе будет нарушен весь производственный ритм, а тем самым и весь процесс производства, кооперации и так далее. А коль уж мы заговорили о вине, так кто знает, не находится ли действительный виновник в нашем сознании, то есть я хочу сказать, достаточно ли мы думаем о мире, который нас окружает. Истоки аварии нужно искать в нашем равнодушии и безразличии, можно сказать в нашем бескультурье, потому что культура должна быть во всем, что мы делаем, о чем думаем. Вопросы химии должны решать специалисты — инженеры и техники, — но при этом они должны быть культурными людьми, как говорится, людьми на уровне, то есть на уровне времени. А время это совсем не простое.
Машина свернула с пыльной неровной грунтовки на асфальт.