А человек какой, золото!

Сопровождает группу австралиец Маккензи, соавтор открытия. Здоровенный рыжий детина, разговаривает как с глухими — за сто метров слышно. Очень богат: и овцы, и банки, и еще что-то. Объездил весь мир, на все плюет. Никогда не знаешь, что он может выкинуть.

Еще едет народ, ассистенты, помощники. Насколько журналистов, Брегг, например, американец. Малоприятный тип.

Ну, вот и все, наверное.

Время уже двенадцатый час, а завтра в девять надо быть на вокзале. Выезжаем в Монако.

Ты позванивай в редакцию. Если буду по телефону что-нибудь передавать, пару слов скажу и для тебя.

Зойке привет. Скажи, если ты, шелопай, на ней не женишься, пусть выходит замуж за меня.

До свиданья, Андрейка, иди в газету, послушайся меня. Желаю тебе всего.

Обнимаю тебя, брат, пиши, не забывай.

Твой Юрастый.

ГЛАВА 3. АРГОНАВТЫ

В ожидании обеда гости толпились на террасе отеля, попивали аперитивы, виски с водой.

Внизу, в главном зале ресторана, звучала музыка, иногда в нее врывался низкий густой звук пароходной сирены. Звенели бокалы.

Гостей было немного — участники научной группы, кое-кто из местных ученых, живших на Побережье, руководители монакского туризма, два дипломата, три бизнесмена — деловые знакомые Маккензи, поскольку прощальный обед в честь экспедиции ЮНЕСКО устраивал он.

Первый тост провозглашал Маккензи.

— Речь идет о величайшем в истории человечества открытии! — орал он, высоко подняв бокал.— Само-то оно, человечество, не знает, от кого произошло. Но, это еще полбеды. В наше смутное время мало кто уверен в подлинности своих родителей. Ха! Ха! Ха! — Маккензи обвел присутствующих слегка захмелевшим взглядом.— Главное в другом, главное, что человечеству ровным счетом наплевать на это дело! Ровным счетом. От обезьяны, так от обезьяны, от крокодила, так от крокодила. От медузы? И то сойдет. И что с ним будет — с человечеством, ему, человечеству, тоже наплевать. Лишь бы его поколение не трогали. Да! Только мы — ученые, аргонавты науки, тратим свои силы и средства на благо человечества. Экспедиция, которую я имею честь сопровождать, уплывает в прошлое, в далекое прошлое, в преддверие каменного века. Я не сомневаюсь в том, что найденный в Австралии человек действительно был первым. Да! Мы докажем это. Каждый народ в чем-то был первым.

— Вы вот, русские,— Маккензи положил свою громадную ладонь на плечо сидевшего рядом Шмелева,— первые в космосе, вы, американцы,— он опустил другую руку на плечо Холмера,— первыми изобрели эту чертову штуковину, атомную бомбу, а вы, французы,— и он повернулся в сторону Левера,— вы...

— ...Мы открыли женщину,— воскликнул Левер,— это твёрдо установлено. Так что вам, австралийцам, только и остается теперь, что открывать человека.

Зазвучал смех, возгласы. Маккензи, похлопывая всех по плечам, обходил гостей. Официанты с блюдами наготове, жались к стенам, пропуская грузного амфитриона[1].

Потом с бокалом в руке поднялся Левер.

— Господа,— начал он,— дамы и господа! Вряд ли я смогу прибавить что-нибудь к блестящей речи, только что произнесенной моим другом Грегором, речи, отличавшейся столь же глубоким и ясным смыслом, сколь и изящной формой.— Левер жестом остановил шум, только Маккензи бормотал себе под нос: «Негодяй, каков негодяй?», глядя на француза умиленным взглядом.— Господа, мы действительно, подобно древним аргонавтам, отправляемся в дальнюю дорогу. Правда, дорога эта пролегает не в Колхиду, а в обратную сторону. В стране, куда держим путь, мы увидим золотое руно. Не тот жалкий клочок, который обнаружили у цели Ясон и его спутники, а настоящее золотое руно — руно австралийских овец. Доказательством чего служит этот обед.— Раздался смех, аплодисменты. «Ох, негодяй!» — повторял довольный Маккензи.

— Господа, — продолжал Левер. — Предшествующий оратор весьма сурово обошелся с человечеством. («Оно того стоит!» — крикнул Маккензи.) Вы видите, он упорствует. Но он несправедлив. Человечество прекрасно! Посмотрите вокруг себя. Какие замечательные представители его собрались за этим столом! Взгляните на наших очаровательных дам (и, наклонившись, Левер изящно поцеловал руку своей соседки). Взгляните на этих прекрасных мужчин! Даже если бы на земле взорвалась та, как выразился мой друг Грегор, чертова штука и все живое испарилось, оставив лишь этот отель, эту террасу, эту ночь и море, а все человечество представляли бы только мы, сидящие за этим столом, то и тогда оно было бы прекрасно!

Все зааплодировали. Но Левер, начав говорить, уже не мог остановиться. Совершая над столом округлые жесты, то приподнимая бокал, то опуская его, он говорил и говорил. Закончил француз так:

— Вы знаете, господа, причину нашего путешествия: высокая организация — Объединенные Нации, через свой самый эффективный и, не побоюсь сказать, лучший инструмент — ЮНЕСКО — возложила на нас почетную задачу прибыть в Австралию и осмотреть найденную там челюсть. Подумаешь, челюсть — скажете вы — фи, как прозаично и не изящно. О, нет! Есть три категории людей, для которых челюсть — главное в жизни. Первая — это боксеры — они берегут ее, как зеницу ока. Вторая — это мы, антропологи, потому что челюсти, найденные на нашей планете, помогли и помогают нам проследить историю наших предков, и, наконец, третья (Левер выдержал эффектную паузу), третья, это гурманы, потому что челюсти помогают им оценить гастрономические дары природы, подобно тем, что ласкают наш взор на этом столе. А потому разрешите мне поднять бокал за Челюсть — человеческую челюсть!

Гости горячо захлопали.

Холмер и Шмелев выступать не собирались. Их стали уговаривать. Шмелеву пришлось взять слово.

— Господа,— начал Шмелев,— не имея возможности состязаться с моими предшественниками в ораторском искусстве, я постараюсь компенсировать это краткостью. Как ни прекрасно все то, что здесь упоминалось,— море, отель, овцы, деньги, яства, даже освоение космоса, все же был, есть и будет самым прекрасным на нашей земле — человек! И не только на земле, в космосе, между прочим, тоже. Помимо других наших дел, мы антропологи, стараемся проследить его историю с самых дальних времен, в том числе найти того, кого мы могли бы назвать Первым человеком. Он, наверное, был не очень красив и, наверняка неважно одет. Он не умел произносить речей, изящно обращаться с ножом и вилкой. Словом, ему нечем было особо похвастаться. Кроме одного. Кроме того, что он был первым. Потому что не будь его — не было бы ни нас с вами, ни нашей цивилизации. Вот за первого человека, за Человека вообще — потому что, как сказал один наш очень мудрый писатель: «Человек — это звучит гордо!» — я и провозглашаю свой тост.

Банкет затянулся за полночь. Назавтра предстояло отплытие. Все же Озеров не пошел сразу спать, а вместе с помощником комиссара по туризму и группой ассистентов отправился на экскурсию в казино Монте-Карло.

Перед входом в игорный дом был разбит сквер. Аромат роз здесь был таким сильным, что у Озерова перехватило дыхание, Невидимые лампы подсвечивали цветы, зелень кустов, газон.

Повсюду стояли машины. Их было очень много, и ни одной маленькой, ни одной дешевой. Роскошные «кадиллаки» с непроницаемыми для пуль стеклами, старомодные «роллс-ройсы», «ягуары», могучие, широкие, как танк, «мерседесы», высокомерно, словно подражая своим хозяевам, поблескивали зашторенными окнами.

Самое знаменитое в мире казино ныне потеряло слегка свой блеск. Такие игорные комбинаты, как Рино или Лас-Вегас, давно превзошли его доходы. Однако, по части исторических традиций, Монако продолжало держать пальму первенства. Настоящий, даже не очень крупный международный игрок, мог не бывать в Рино, в Остенде, даже в Ницце, но не побывать в Монте-Карло считалось неприличным.

У сводчатого входа «экскурсантов», как мысленно окрестил их группу Озеров, встретили вежливые, величественные швейцары. Они были многочисленны, отнюдь не стары, и можно было легко себе представить, что под роскошными ливреями у них спрятаны автоматы и крупнокалиберные пистолеты.