— Прежде всего надо подумать о том, чтобы ты к нему не попал. Я не хочу скрывать от тебя, Клер-де-Люнь, что в эту минуту мы в очень дурном положении.
— Ба! Как-нибудь вывернемся, капитан, — беспечно проговорил он.
— Разумеется, вывернемся, только, дай Бог, чтоб без огромных прорех на наших кафтанах.
— Сегодня я нахожу, капитан, что вы особенно мрачны.
— Я всегда таков, когда обстоятельства становятся важными.
— В таком случае, весьма благодарен, это совсем не забавно.
— Что ж, мой милый! Себя не переделаешь, — сказал капитан и задумчиво опорожнил стакан.
В эту минуту вернулся Дубль-Эпе и сообщил, что посланные отправились.
— Ладно! Теперь довольно пировать! Расставь вокруг дома несколько человек, чтобы предупредить нас в случае опасности, а затем мы приступим к допросу наших трех узников.
— С кого начнем?
— С мадмуазель Дианы де Сент-Ирем, она для нас главная, потом перейдем к ее брату, к этому изящному франту, которому ты отвесил такую щегольскую пощечину клинком своей шпаги.
— А со слугой как мы поступим?
— Да что поделаешь с этим олухом? Он арестован только для того, чтоб мы были гарантированы от его болтовни. Когда мы узнаем, что надо, от графини и ее брата, если успеем в этом намерении… Ну, тогда он разделит их участь, — насмешливо заключил капитан. — Однако ж к делу!
Они встали, надели опять свои маски и перешли в ту самую залу, где сидели прежде.
Глава XVI,
ГДЕ ДОКАЗАНО, ЧТО ДОМ ДУБЛЬ-ЭПЕ
БЫЛ ГОДЕН ДЛЯ САМОЙ РАЗНООБРАЗНОЙ ЛОВЛИ
Графиня де Сент-Ирем находилась в состоянии особенного изнеможения. Прошло уже много часов, как она лежала на жалкой кровати, предоставленная своим размышлениям и измученная тяжелой неизвестностью. Приехав в Париж несколько месяцев тому назад, живя в одиночестве, не имея знакомства, она не знала, что у нее были враги, и потому не могла понять ничего изо всего с ней случившегося.
Может быть, имя графини дю Люк мелькало порой в ее думах, но только мелькало; она знала, что Жанна так изолирована, так слабодушна, так неспособна принять какое бы то ни было решение, что даже мысль, чтобы подруга ее могла быть замешана в таком ужасном событии, не приходила ей в голову. С одной только личностью она имела отношения, и отношения тем более страшные, что они оставались в тайне. Но эта личность постоянно употребляла для переписки с ней посредника.
Эта личность, которой одно имя приводило ее в содрогание, был епископ Люсонский. Она первая, может быть, угадала, каким кровавым и зловещим ореолом будет позднее окружено его имя. Посредник, им избранный, был отец Жозеф дю Трамблэ, поражавший неописуемым ужасом тех, с кем монах приходил в столкновение.
Страшное подозрение кольнуло сердце графини Дианы и сжало его, как в железных тисках. Что, если отец Жозеф, утомленный вечными просьбами без очевидного результата, захочет отделаться от нее? Она была совершенно одна, без друзей, без родных, чтобы защитить или отыскать ее. Ее захватили на проезжей дороге, кто подумает потребовать у монаха отчета в ее таинственной смерти?
Да, так должно оно быть; так оно и есть, без сомнения!
Давно уже, пользуясь доверием агента будущего министра, она проникла в некоторые из страшных тайн его мрачной политики, тайн ужасных, смертельных, открыть которые значило бы погубить епископа Люсонской епархии.
С ней хотели покончить, чтобы могила зажала ей рот! Таковы были мысли, блуждавшие в больном, возбужденном мозгу графини Дианы в ту минуту, когда дверь с шумом раскрылась, и она услыхала шаги нескольких человек, приближавшихся к ее жесткому ложу.
Ей стало страшно; она думала, что это шли убийцы, и ждала последние минуты.
Но она переломила себя и оставалась внешне спокойна. Веревка, которой были связаны ее ноги, немного распустилась; потом с нее сняли повязку; она открыла глаза.
Около нее стояли двое мужчин: один держал факел, другой прилаживал веревки так, чтобы она могла двигаться без большого труда. Эти два человека были в масках. Диана с минуту смотрела на них с ужасом в душе.
— Кто вы и что вам от меня надобно? — спросила она спокойным, нежным, как музыка, голосом.
— Вставайте и идите! — глухо отвечал ей один из тюремщиков.
Сопротивляться было бы нелепо; она это знала и покорилась.
С помощью одного из двух незнакомцев графиня успела спуститься с постели и кое-как встать на ноги. От долгого лежания связанной кровь струилась по ее жилам медленно, и во всем теле она чувствовала какое-то онемение.
Несмотря на нечеловеческие усилия держаться прямее, она пошатнулась, побледнела, как смерть, и непременно бы упала, если б один из двух тюремщиков не поддержал ее.
— Мужайтесь, сударыня! — сказал он.
При этих словах в ее сердце блеснул луч надежды. Через минуту она немного оправилась и с грустной улыбкой произнесла:
— Идите, я пойду за вами.
— Обопритесь на мою руку, — предложил незнакомец.
— Благодарю вас, мой друг, — промолвила графиня, — мне кажется, что если мы пойдем не так скоро, так я найду в себе силы дойти одна за вами.
Они вышли из комнаты.
Минут через десять, пройдя по извилистым коридорам, проводники молодой девушки сделали ей знак остановиться.
Один из них стукнул три раза в дверь рукояткой кинжала.
После двух минут ожидания дверь без шума отворилась, и девушка вошла в залу.
Вид этой комнаты поразил ее ужасом.
Яркий огонь пылал в огромном камине; в конце большого стола три замаскированных человека в широких плащах и в шляпах, надвинутых на лоб, сидели каждый перед высоким железным подсвечником со свечами из желтого воска и смотрели на подходившую Диану сверкающим взором; у всех них под рукой лежало по паре больших заряженных пистолетов.
В этой печальной картине было что-то леденившее сердце.
Графиня почувствовала, что она невольно бледнеет.
— Подайте стул мадмуазель Диане де Сент-Ирем, — приказал сухим тоном президент этого мрачного судилища, напоминавшего испанскую инквизицию.
Один из людей, сопровождающих графиню, принес табурет, на который она скорее упала, чем села. Наступило молчание.
— Приготовьтесь к ответу, — минуту спустя произнес президент.
— По какому праву вы меня допрашиваете, и кто вы такие? — надменно спросила она.
— По какому праву? — отвечал президент. — По праву силы. Кто мы такие? Ваши судьи.
— Действительно, вы сильны сравнительно с молодой девушкой; ну, что же! Допрашивайте, я не буду вам отвечать.
— Будете отвечать или умрете!
— Так убейте меня сию же минуту, низкие трусы; у вас хватает смелости только на угрозы беспомощной женщине!
— Нет, малютка, мы не убьем вас сейчас; мы морские разбойники, бывали далеко за морем и научились зверствам диких индейцев; умеем мучить людей долгими, страшными пытками, прежде чем смерть покончит их страдания.
— Не рассчитывайте запугать меня этим, — объявила она — трепещущим голосом, — истощите все ваши зверства надо мной, я отвечать вам не буду.
— Диана де Сент-Ирем, какой повод к ненависти подала вам графиня Жанна дю Люк?
Ярко сверкнули глаза молодой девушки; она опустила голову, стиснула зубы и осталась безмолвной.
— Берегитесь! — предупредил президент. Она как будто бы не слышала.
— Вы не хотите отвечать? То же молчание.
— Хорошо! Ваше упорство вас губит.
Он сделал знак двум замаскированным людям, неподвижно стоящим поодаль.
Те подошли и схватили Диану. Пока один держал ее, другой снимал с нее обувь; потом они подняли бедную девушку на руки, перенесли через комнату, положили на пол перед камином и стали держать в таком положении, что подошвы маленьких ног приходились у самого огня.
Диана де Сент-Ирем была женщина. Она обладала тем нравственным мужеством, которым в известных случаях жизни отличаются женщины, но никогда не испытывала физической боли; она принадлежала к числу щеголих, которых лелеют и нежат. В ней положительно не было того нервного, того бессознательного мужества, которое порождается бедствиями, потому что она до сих пор не встречалась с несчастьями.