— Г-н Лебо, лесной охотник, прозванный Сурикэ. Молодой человек стал напротив генерала.

— Г-н Лебо, честь имею вам объявить, что в силу покорнейших просьб, с которыми обратились к его величеству, нашему всемилостивейшему королю г-да де Монкальм, Дорель, барон де Водрейль и многие другие, его величество жалует вас кавалером ордена св. Людовика и 4000 ливрами ежегодной пенсии с правом для вас после смерти передать ее детям.

Из всех присутствующих один капитан Лебо позеленел от злости: он оставил службу, не получив этого отличия, которого добивался всю жизнь.

Генерал повесил крест на петлю мундира молодого человека, не скрывая, что это доставляет ему большое удовольствие: как и все, кто знал Шарля Лебо, он его искренне любил и не менее других настаивал на том, чтобы он получил вполне заслуженную награду. Молодой человек хотел удалиться на свое место.

— Подождите минуту, прошу вас; у меня есть к вам два письма, вот они:, одно от Академии надписей и изящной словесности, в котором вас уведомляют, что вы назначены членом-корреспондентом этой академии; второе — от Главного Президента Парижского парламента с уведомлением, что ваше имя опять внесено в список адвокатов, и просьбой как можно скорее возвращаться в Париж, где вас ожидают с величайшим нетерпением.

— Благодарю вас, генерал, за ваши приятные известия, но долг и признательность удерживают меня здесь; с вашего позволения, генерал, я останусь в Канаде, конечно, если не произойдет вдруг какой-нибудь важной перемены и не будет заключен мир с англичанами.

— Благодарю вас за ваше благородное намерение; я знал ваш ответ заранее и очень счастлив, что не обманулся.

Молодой человек вернулся на свое место.

Потом генерал вызвал Бесследного.

Храбрый охотник был этим немало удивлен: он предполагал, что все его геройские поступки были очень обыкновенными.

Он получил крест св. Людовика и 4000 ливров пенсии, переходящей к его детям.

Бесследный буквально обезумел от радости.

Восторг его был тем сильнее, что он совсем не ожидал такого сюрприза.

Генерал встал и сказал:

— Теперь очередь Мишеля Белюмера, но он отправлен с поручением величайшей важности и, конечно, еще не успел вернуться.

— Здесь, генерал, — раздался звучный голос с едва заметным оттенком насмешки, — к вашим услугам, генерал.

— Как, вы уже вернулись? — с удивлением вскричал генерал, увидав, что Белюмер выходит из толпы.

— Когда знаешь, что предстоит сделать доброе дело и спасти невинного, ноги идут необыкновенно быстро и не страшно никакое препятствие; я слетал туда и назад менее чем в месяц; правда, я шел прямой дорогой, как ходят индейцы; ехал на лошадях, когда представлялась возможность, опускался по рекам в пирогах; таким образом я беспрепятственно и без всяких приключений прибыл в Новый Орлеан; вернулся я на контрабандном судне, которое высадило меня в Квебеке.

— Значит, все благополучно?

— Все кончилось благополучно, генерал, и согласно вашему желанию.

— Дайте мне отчет в нескольких словах.

— Слушаю, генерал: по приказанию правительства Луизианы молодая девушка была похищена с корабля, на котором ее держали как пленницу, и передана в руки правительства; к ней отнеслись с величайшим почтением; на другой день должен был сняться с якоря один бременский корабль; его наняло для себя знатное семейство графа Рошмора, состоящее из отца, матери и дочери; все они ехали в Дьепп; правительство обратилось к Рошмору, отцу, с ходатайством о молодой девушке; как только граф Рошмор узнал фамилию прелестного ребенка — ей только восемнадцать лет, — граф, говорю я, не только согласился взять ее на свой корабль, но и обязался отвезти прямо к родным. Молодая девушка плакала от радости и благодарила меня, как будто я сделал что-нибудь необыкновенное; она было хотела всунуть мне в карман сверток золота, но вы понимаете, генерал, я, конечно, отказался; тогда она меня поцеловала, как отца; и это имело на меня такое действие, что я разревелся, как теленок; вот и все, генерал; а! нет! простите; губернатор передал мне письмо для вручения вам; вот оно, теперь уж все, генерал.

— Благодарю вас, Белюмер; вы спасли честного и храброго воина, которого я не хочу называть; движимый страстью — безумной страстью мщения, — он без вас стал бы преступником; надеюсь, теперь он поймет, что за преступление нельзя мстить еще худшим преступлением, притом направленным на существо ни в чем не повинное.

— Я тут ни при чем, генерал, я ничего не сделал.

— Да, — отвечал, улыбаясь, генерал, — я знаю, вы все так привыкли поступать хорошо и благородно, что потеряли счет своим подвигам. А теперь, когда мы уже порешили, что вы не имеете права на награду, я объявляю вам, что его величество жалует вам крест св. Людовика и 3000 ливров пенсиона, которые будут выдаваться и вашим детям.

— Как?! — вскричал пораженный охотник. — Я, простой охотник, получаю офицерскую награду?! Наверное, я этим обязан Сурикэ!

И он расхохотался, радостно потирая руки.

Генерал надел на него крест.

Все охотники наперебой поздравляли своего старого друга; они от души радовались, что почетное отличие выпало на долю этого достойного человека, вполне и давно его заслужившего.

Под конец этой сцены капитан Лебо, видя, что все так долго им лелеянные планы разом рушились в тот самый момент, когда он уже считал успех обеспеченным, почувствовал, что он близок к сумасшествию; сердце его раздиралось безумными страстями; с лицом, искаженным злобой и ненавистью, он вышел незамеченным из зала заседания.

По знаку генерала сержант Ларутин начал восстанавливать спокойствие в публике и после неимоверных усилий достиг своей цели.

Генерал встал.

— Господа, — сказал он, — теперь я исполнил приятную часть моей обязанности: я от имени короля наградил людей, которые хорошо служили его величеству королю Франции; теперь, также от имени короля, я приступаю к суду.

И, обращаясь к сержанту Ларутину, он сказал:

— Велите ввести графа де Витре. Сержант Ларутин вышел.

Глубокое молчание водворилось в собрании, заключавшем в себе по крайней мере пятьсот человек.

Все взоры обратились к двери, через которую должен был войти граф де Витре.

Вскоре послышались мерные и тяжелые шаги, дверь отворилась.

Ропот пробежал по тесным рядам присутствующих, потом снова водворилось молчание, глубокое и мрачное.

Граф де Витре был окружен взводом, состоявшим из флотских солдат, милиционеров и гуронских воинов.

В сопровождении этой свиты он подошел и стал против генерала; по приказанию своего начальника солдаты немного отошли и образовали полукруг по обеим сторонам преступника.

Лицо графа было мертвенно-бледно, но осанка по-прежнему высокомерна, выражение лица насмешливо; глаза сверкали; он скрестил руки на груди и ждал с презрительной улыбкой на губах.

— Вы, — начал главнокомандующий, — граф Рене, Денис де Витре, барон де Кастель-Моруа, капитан флота его величества короля Франции и кавалер ордена св. Духа, отвечайте.

— Все это верно, но для чего вся эта комедия? — сказал он, презрительно пожимая плечами.

Генерал сделал вид, что не слыхал дерзкого ответа, и продолжал с невозмутимым хладнокровием.

— Вы обвиняетесь в измене: во-первых, дознано, что вы провели неприятельскую эскадру через незнакомые извилины и мели фарватера реки Св. Лаврентия; во-вторых, вы указали им пункт для десанта на нашу территорию и служили сами проводником при высадке англичан у Фулонской бухты; вы были арестованы при совершении последнего преступления; военный совет имеет все доказательства вашей двукратной измены. Что вы скажете в свое оправдание?

— Ничего, я тем упрощу вам задачу, — отвечал он со смехом.

Генерал продолжал спокойно, невозмутимо:

— Военный совет, заседавший в Бопорте, приговорил вас к повешению.

— К повешению?! — запальчиво закричал граф. — К повешению?! Меня, дворянина?!

— Вы более не дворянин; дворянство выбросило вас из своей среды как лицо, недостойное принадлежать в этому сословию.