Военный корабль, появившийся из терминала Звезды Тревора Мантикорской туннельной сети, не передавал мантикорского кода опознания. Также он не передавал ни грейсонского, ни андерманского кода. Тем не менее, переход был ему разрешён, поскольку его код опознания принадлежал Королевству Факела.

Назвать это судно «военным кораблём» означало, наверное, неумеренно ему польстить. Это был, по сути дела, фрегат — представитель крохотного класса кораблей, которых ни один крупный флот не строил уже в течение пятидесяти стандартных лет. Но этот был очень современным кораблём, возрастом менее трёх стандартных лет, построенным на Мантикоре, картелем Гауптмана, для Антирабовладельческой Лиги.

Что, как все превосходно понимали, в действительности означало, что корабль был построен для Одюбон Баллрум, до его обращения в достойную почтения организацию. И данный конкретный фрегат — КФФ[42] «Ручей Поттаватоми» — был достаточно известен, можно даже сказать скандально известен, как личный транспорт некоего Антона Зилвицкого, ранее служившего во Флоте Её Мантикорского Величества.

В Звёздном Королевстве все знали о покушении на дочь Зилвицкого и, учитывая царящие на Мантикоре кровожадные настроения, никто не собирался создавать ему проблемы, когда «Ручей Поттаватоми» запросил разрешение подойти к КЕВ «Император» и высадить пару визитёров.

— Ваша милость, капитан Зилвицкий и… гость, — объявил коммандер Джордж Рейнольдс.

Хонор, подняла бровь и оторвалась от созерцания дрейфующих ближе всего к «Императору» кораблей своего флота, ощутив в эмоциях Рейнольдса нечто необычное. Она решила встретиться с Зилвицким настолько неофициально, насколько только было возможно, и устроила так, чтобы Рейнольдс встретил его и проводил к относительно небольшому наблюдательному куполу в задней части молотообразной носовой оконечности «Императора». Вид из купола захватывал, однако купол символически находился вне её салона или официальной территории флагманского мостика.

Однако теперь странное колебание в мыслесвете Рейнольдса заставило её задуматься, что возможно Зилвицкий может оказаться не столь удовлетворён «неофициальным» статусом визита, как она сама. Рейнольдс, сын освобождённого раба, был восторженным сторонником великого эксперимента на Конго, не говоря уже о личном обожании Антона Зилвицкого и Кэтрин Монтень. Он замечательно сотрудничал с Зилвицким непосредственно перед отбытием Хонор на Марш и был польщён, когда она попросила его встретить катер Зилвицкого. Сейчас же он казался почти… испуганным. Это не было совершенно точным определением его состояния, однако было близко к тому. Вдобавок Хонор ощутила аналогичную вспышку интереса со стороны Нимица, поскольку кот поднялся и уселся на спинке кресла, в котором она его оставила.

— Капитан, — произнесла она, протягивая руку.

— Ваша милость, — голос Зилвицкого был столь же глубок, как обычно, но так же и более резок. Отрывист. И, поскольку Хонор направила всё своё внимание на Зилвицкого, она ощущала под его внешне спокойным выражением кипящий гнев.

— Мне было очень тяжело слышать о событиях на Факеле, — тихо произнесла Хонор. — Однако я рада, что Берри и Руфь остались невредимы.

— «Невредимы» — занятное выражение, ваша милость, — голос Зилвицкого скрежетал подобно крошащемуся грифонскому граниту. — Берри не пострадала физически, однако я не думаю, что слово «невредима» хорошо подходит для описания случившегося. Она винит себя. Она знает, что не должна этого делать и она одна из самых здравомыслящих людей, которых я знаю, однако она винит себя. Не столько из-за смерти Лары или кого-либо ещё из погибших, а за то, что сама осталась в живых. И, думаю, может быть из-за обстоятельств смерти Лары.

— Мне тяжело это слышать, — повторила Хонор. Она поморщилась. — Мне и самой не раз приходилось сталкиваться с чувством вины оставшегося в живых.

— Она справится с этим, ваша милость, — сказал разгневанный отец. — Как я уже сказал, она одна из самых здравомыслящих людей, какие только существуют. Однако это событие оставит рубцы, и я надеюсь, что она извлечёт из него правильные уроки.

— Мне бы тоже этого хотелось, капитан, — от всей души произнесла Хонор.

— И, говоря об извлечении правильных уроков — или, наверное, я должен был сказать выводов, — продолжил Зилвицкий, — Мне необходимо поговорить с вами о случившемся.

— Я была бы благодарна за любой намек, которое вы можете мне дать. Но разве вам не следовало бы поговорить об этом с адмиралом Гивенс или, может быть, СРС[43] ?

— Я не уверен, что какая-либо из официальных разведслужб готова услышать то, что я должен сказать. И я знаю, что они не готовы выслушать… моего партнёра по расследованию.

Когда Зилвицкий сделал жест в сторону своего товарища, Хонор целиком и полностью обратила на того своё внимание. Она поняла, что тот был очень молод. Ничуть не выдающийся физически. Среднего роста — может быть даже чуть меньше — не более чем жилистого телосложения, почти теряющийся на фоне весьма внушительной мускулатуры Зилвицкого. Волосы были темны, лицо тоже чуть смугловато, а глаза попросту коричневы.

Однако когда она пригляделась к нему и ощутила его эмоции, то поняла, что этот молодой человек был вовсе не «непримечателен».

В своё время Хонор Александер-Харрингтон знавала довольно много опасных людей. Зилвицкий был одним из них, также как и, на свой собственный смертельный манер, молодой Спенсер Хаук, даже здесь бдительно защищавший её. Однако этот молодой человек вызывал отчётливое, полное и беспримесное ощущение клинка. По сути дела, его мыслесвет был так близок к мыслесвету древесного кота, как только Хонор когда-либо ощущала у человека. Безусловно не злобный, однако… прямолинейный. До крайности прямолинейный. Древесные коты делили врагов на две категории: тех, с кем уже поступили соответствующим образом, и ещё живых. Мыслесвет этого непримечательно выглядящего молодого человека в этом отношении ничем не отличался. В нём не было ни намёка на злой умысел. Во многих отношениях он был прозрачен и невозмутим, подобно глубокому, неподвижному омуту. Однако в глубинах того омута скрывался Левиафан.