И участники траурного митинга увидели хорошо знакомое мужественное лицо вождя немецкого пролетариата, его упрямо сжатые губы и пристальный взгляд из-под козырька фуражки, взгляд, выражавший ум, суровость бойца и теплоту большой человеческой души.

Первым взял слово пожилой седоголовый человек в полосатой куртке с красной полоской над номером. Такой знак носили узники, находившиеся в концлагере более десяти лет. Андрей узнал оратора. Это был старейший немецкий коммунист Роберт Зиверт.

— Накануне плебисцита в Саарской области наша рабочая делегация прибыла в Берлин на свидание с товарищем Тельманом, — говорит Роберт Зиверт. — Нацисты не посмели отказать нам и открыли перед делегацией двери Маобитской тюрьмы. Один из наших товарищей, горняк, спросил Тельмана, не издеваются ли над ним. Помню, в глубоком волнении Эрнст ответил: «Да, издеваются!» И рассказал, что к нему в камеру неоднократно являлся сам Геринг и приводил с собой гестаповских громил. Они стремились побоями вырвать у Тельмана «признания»… Долго нам беседовать с Тельманом не дали. Как только он стал рассказывать об издевательствах, гестаповцы запретили продолжать беседу. Они грубо вытолкали делегацию из камеры. Товарищ Тельман крикнул нам: «Расскажите об этом саарским рабочим!»

Один за другим выступают ораторы. Воспоминаниями о встречах с Тельманом в Москве поделился Иван Иванович Смирнов. Альфред Бунцоль рассказал о том, как гиммлеровские молодчики глумились над Тельманом в Ганноверской тюрьме. В тот день, когда ему исполнилось пятьдесят два года, они конфисковали многочисленные письма, открытки и телеграммы, пришедшие на имя Тельмана. Обнаглевший гестаповский чиновник язвительно сказал товарищу Эрнсту, что его уже забыли, что он никому не нужен и его никто не помнит. Тельман ничего на это не ответил. Он отвернулся от гестаповца, давая понять, что не желает с такой гадиной разговаривать. Но тот не уходил. Немного помедля, он предложил Тельману написать брошюру, в которой бы тот отрекся от коммунистического мировоззрения и объявил бы, что навсегда порывает с красной Россией. Тельман резко повернулся к гестаповцу и сказал: «Запомните, вы… как вас там, господин тюремщик, что Советский Союз существует уже двадцать лет. Ваша третья империя столько не просуществует!»

Андрея, как и всех участников митинга, потрясло выступление поляка Мартина Зденека, который оказался невольным свидетелем неслыханного злодеяния, совершенного в Бухенвальде.

— В тот роковой день, восемнадцатого августа, — взволнованно говорил Зденек, — меня заставили перевозить трупы из двора крематория к печам. После обеда во двор крематория въехала крытая гестаповская машина. Вы знаете ее. Заключенных из команды крематория не выпустили во двор. Старший фельдфебель Гельбиг, этот зверь, погрозил нам кулаком: «Сидите, как крысы, и не высовывайте поганого носа!» Мы забились в дальний угол. Я пробрался к окошку. Через открытую форточку мне было все слышно. Из черной машины вывели человека, высокого, широколобого, с ясными глазами. Он прошел в пяти шагах от меня. Лицо его показалось мне очень знакомым, но я не знал, товарищи, что это был Тельман. Гестаповцы повели его вниз, в подвал крематория. У меня сердце дрогнуло от жалости. Позади шли двое с пистолетами в руках. Одним из конвойных был Вилли — помощник палача. Только они спустились в подвал, я услышал выстрел. Потом, немного погодя, раздались еще два… Через несколько минут оба гестаповца вышли из подвала. Один из них сказал: «С Тельманом покончили!» Вот как это было…

Наступила тягостная тишина.

— Товарищи! Геноссе! — на ящик снова поднялся Вальтер Бартель. — Одиннадцать с половиной лет нацисты держали нашего вождя Эрнста Тельмана в одиночных тюрьмах. Затем они тайно привезли его в Бухенвальд и здесь зверски убили. Товарищи, если бы фашисты не творили никаких других злодеяний, не совершали массовых расстрелов и не грабили целые страны, то одной только этой смерти, этого подлого трусливого убийства вполне достаточно, чтобы они на вечные времена покрыли себя черной грязью несмываемого позора. Подлая рука нацистов вырвала из наших рядов дорогого и любимого вождя немецкого пролетариата, пламенного бойца революции, страстного проповедника коммунизма, Председателя Коммунистической партии Германии. Он отдал всю свою жизнь за светлое будущее трудящихся, он до конца дней своих горячо верил в неистощимую силу немецкого пролетариата, верил в окончательную победу и торжество идей коммунизма. Почтим память дорогого товарища Тельмана пятиминутным молчанием.

Узники — делегаты блоков — встали. В напряженной тишине медленно тянутся минуты. Андрей стоит, склонив голову, и мысленно дает клятву быть таким же стойким и мужественным, каким был Тельман, так же высоко нести над землей красное знамя, обагренное кровью погибших коммунистов.

Неожиданно в тишине возникает грустная, но мужественная мелодия. Она звучит так тихо, что ее едва улавливает слух, и вместе с тем она кажется такой громкой, такой призывной, нарастающей, что от нее сильнее колотится сердце.

Андрей, сдерживая волнение, смотрит поверх голов в дальний угол, туда, откуда плывет мелодия. Там, в полутьме, стоят пятеро заключенных чехов из лагерного музыкального взвода, Они стоят бледные, плечом к плечу, и выводят на поблескивающих никелем немецких губных гармошках русский революционный траурный марш.

Участники митинга чуть слышно поют:

Андрей присоединяет свой страстный шепот к бесконечно грустной и вместе с тем зовущей к борьбе песне.

О тайном митинге стало известно гестаповцам. Днем последовал приказ Шуберта.

— Канцелярия, слушай! Срочно сообщить, где работают заключенные Вилли Блайхерт, Григорий Екимов, Ярослав Либерцайт и Франц Лайтнер. Данные, содержащие полные характеристики, представить непосредственно коменданту. Живо, свиньи!

К вечеру на территорию лагеря вошла большая группа солдат и блокфюреров. После повального обыска они арестовали старосту дезинфекционного барака Вилли Блайхерта, рабочих этого блока Григория Екимова и Тимофея Сивина, а также Ганса Бургарда, Губерта Мюллера, Франца Лайтнера и других.

Ярослав Либерцайт, не надеясь на то, что сумеет вынести пытки, покончил жизнь самоубийством: он бросился на колючую проволоку…

Сквозь сон Андрей почувствовал прикосновение чьих-то рук. Кто-то настойчиво тормошил его. Бурзенко с трудом открыл глаза. Это был Мищенко. Он шептал:

— Иди в уборную. Скорее.

В туалетной уже находилось человек пятнадцать. Многие были из других блоков. Все были встревожены. Их волнение передалось и Андрею. Об арестах он уже знал.

Пришел Николай Кюнг. Его сразу обступили подпольщики.

Он объявил приказ центра:

— Организация в опасности. Гестаповцы запустили в лагерь большую шпионскую группу. Необходимо срочно уничтожить все, что может в какой-то мере скомпрометировать организацию. Прием новых людей временно прекратить. Принять все меры к выявлению шпионов и уничтожить их. В первую очередь взять под контроль всех вновь прибывших в бараки, — закончил Кюнг. — Будьте осторожны и бдительны. Промах одного может стоить жизни многим.

После ухода Кюнга разошлись представители других бараков. Оставшимся староста сорок второго блока Альфред Бунцоль сказал:

— Друзья, обстоятельства требуют усиления конспирации. Отныне ко мне будете обращаться только в самых необходимых случаях, и то через Андрея Бурзенко.

Подпольщики по одному покинули туалетную. За окном глубокая ночь, Андрей попытался уснуть, но сна не было. Он чувствовал, что его сосед Мищенко тоже не спит.