Я вспылил и поднес кулак к самому носу волейболиста:

— Знаешь, чем пахнет?

— Дешевым бодрячеством и гауптвахтой, — ответил Евгений. — Эх ты, сила есть, ума не надо! Тебя бы всего на одну недельку в блокадный Питер, ты бы по-другому смотрел на красивые слова.

Конечно, я бы мог одним точным апперкотом свалить Зарыку. Но меня подкупила его уверенность в собственной правоте и, если хотите, смелость. Ведь парни нашего подразделения знают, что я имею первый разряд по боксу, и все, даже старослужащие, ведут себя со мной довольно прилично.

— Слушай ты, герой блокады! — сказал я, — Пока ты бегал на четвереньках и сосал через тряпочку размоченный сухарь, мой отец прокладывал Дорогу жизни по льду озера.

— Твой отец был на Ленинградском фронте? — не замечая моего тона, заинтересованно спросил Зарыка.

— Он там и остался…

— Мой тоже. У Пулковских высот.

— Так что ж ты?..

— Нет, что же ты! — укоризненно перебил Зарыка, — Раскукарекался! Шпаришь абзацами из газет.

— Я же искренне!

— Сначала все искренне, а потом привыкают и сыплют ими при каждом удобном случае. О святом не треплются!

Я не понимал еще, в чем именно был прав Зарыка, но все-таки чувствовал, что правда на его стороне. Ночью я долго не спал и думал над его словами.

Сегодня суббота, и меня на час раньше обычного отпустили на тренировку. Отпустил сам капитан Юферов, тот самый, который полтора месяца назад и слушать не хотел о самостоятельных тренировках на городском стадионе. Но после того как я выиграл звание чемпиона области, он круто изменил свое мнение.

У нас была чистка личного оружия, и я одним из первых обработал свой автомат. Капитан придирчиво осмотрел оружие и остался доволен. Когда я ставил оружие в шкаф, он окликнул:

— Рядовой Коржавин!

Быстро оборачиваюсь и вытягиваю по швам замасленные руки.

— Слушаю, товарищ капитан.

— Сегодня, кажется, тренировка?

— Так точно, товарищ капитан! В восемнадцать ноль- ноль на городском стадионе.

— Приведите себя в порядок и можете идти, Коржавин, на тренировку.

— Есть, привести себя в порядок и идти на тренировку, товарищ капитан!

Щелкнув каблуками кирзовых сапог, спешу выполнить приказание. У меня хорошее настроение.

В эти предвечерние часы на городском стадионе «Спартак» еще безлюдно. Тренировка начнется немного позже, когда тени пирамидальных тополей, растущих вдоль глиняного забора, станут длиннее и спадет жара. Мне, конечно, можно было бы провести этот час в расположении роты, но какой солдат откажется от возможности побыть свободным от дел.

Тихо. Душно. В небе ни облачка. Оно кажется огромным котлом, сделанным из толстого стекла, которым накрыли сразу все: и город, и хлопковые поля, и снежные горы.

Над моим лицом ветки джиды, ее узкие серебристые листья едва заметно покачиваются от моего дыхания. Я щурюсь на солнце, которое тонкими лучами пробивается сквозь густую листву джиды, и блаженствую. Мне чертовски хорошо и приятно!

Я во власти азиатского солнца от пяток до подбородка. Я чувствую, как оно торопливо загоняет своими ультрафиолетовыми лучами в толщу моей дубленой кожи пигментные зерна, спешно окрашивая меня в самый модный, бронзовый цвет загара.

В сухом воздухе тонкий терпковатый запах джиды и выжженной глины. Я лежу на крыше. Она плоская и глиняная, вернее, покрыта толстым слоем самана. Саман — это смесь глины с половой. Я сам видел прошлой осенью, как местные жители месили босыми ногами глину с половой, потом ведрами подавали на крыши тестообразный саман и размазывали его там ровным слоем. Добротное солнце за несколько дней превращало саман в плотный панцирь, который мог выдержать зимние дожди и снегопады. Конечно, у нас такая крыша не продержалась бы и двух недель, особенно в период осеннего ненастья, но тут дождь и снег выпадают не часто.

Вдруг до моего слуха доносится легкий шум падающих водяных струй. Я быстро переворачиваюсь на живот и, положив голову на кулак, невольно всматриваюсь вперед. Сквозь серебристые листья джиды мне виден чистенький дворик, обнесенный высокой глиняной стеной, которую тут называют дувалом. Во дворе небольшой виноградник, два персиковых дерева и старая джида, ветки которой служат мне прекрасной маскировкой. Янтарные персики, крупные, как антоновские яблоки, оттягивают ветки.

Но меня интересуют не персики, я уже давно вышел из того возраста, когда чужие сады держали в плену воображение. Мое внимание сосредоточено на более прозаическом сооружении, обнесенном двумя камышовыми циновками и редкой мешковиной, прибитой к тонким жердям, на которых установлен квадратный железный бак.

Отсюда, с крыши, я вижу женщину. Это — Раиса, вторая жена рябого татарина Галиева, водителя грузового такси. Длинные косы скручены жгутом на голове и покрыты прозрачной косынкой, какими обычно накрываются во время дождя. Раиса стоит ко мне боком, и я вижу ее всю. Она стройна и красива.

Раиса подняла руки вверх и, поворачивая винт крана, регулирует сток воды. Она экономит воду. Видимо, ей не легко ежедневно таскать тяжелые ведра с улицы, где находится колонка, сюда, к душу, и по шаткой лестнице поднимать до железного бака. Я перевожу взгляд на бак. Если бы Раиса слегка намекнула моим товарищам, Петру Мощенко и Евгению Зарыке, они бы ежедневно с пребольшим удовольствием наполняли его водою. Но Мощенко и Зарыка разве рискнут обратиться к ней с таким предложением?

Они оба по уши влюбились в Раису. Два раза в неделю, когда их отпускают на тренировки, они стараются приходить на стадион пораньше и лезут на крышу «загорать». Мощенко и Зарыка убеждены, что я, как и они, без ума от Раисы. Особенно упорствует Зарыка.

Зарыка — ленинградец, он ушел в армию со второго курса института и поэтому считает себя образованнее нас, имеющих лишь аттестат зрелости. Внешность у него тоже довольно интеллигентная: высокий лоб, большой подбородок римского воина, раздвоенный посредине, и цепкие серые глаза. Он — перворазрядник по волейболу, высок и, как все волейболисты, немного тощеват.

Наши двухъярусные койки стоят рядом, и мы располагаемся на втором этаже. Мощенко квартирует подо мной. После отбоя Зарыка обычно толкает меня ногой и, вызывая на откровенный разговор, шепчет:

— Заметь, мальчик, она не спортсменка! Ее такою создала сама природа. Мастерство!

— Открыл Америку!

— Мне, мальчик, приходилось видеть много классных фигур, но эта…

— Типичный ширпотреб, — вставляю я.

— Что ты, мальчик, понимаешь в искусстве?

Мне хочется его позлить. Но он не сдается.

— Античность! — шепчет он. — Афродита!

Афродиту я видел. Мне довелось быть в Ленинграде всего четыре дня, ездил в составе сборной молодежной на матчевую встречу городов. Наша команда боксеров победила ленинградцев. Был и в Эрмитаже. Там в античном зале я видел знаменитую статую Афродиты. Для большего эффекта стены зала выкрашены в красный цвет, и от этого мрамор кажется розоватым. Экскурсовод рассказывал, что эту статую нашли при раскопках города Помпеи и Петр Первый выменял ее у римских католиков на мощи какого-то святого.

Я смотрю на Раису. Хороша, но до Афродиты ей далеко! И переворачиваюсь на спину. Ни Мощенко, ни Зарыка так бы не поступили. Знаю я их!

Мои мысли прерывает девичье щебетание. Это из раздевалки вышли гимнастки. Майки и трико плотно облегают их стройные тела. Почему же, тренируясь рядом, мы не обращаем на них внимания?

На вытоптанном травяном поле снуют футболисты. У каждого по мячу. Футболисты всегда начинают тренировку первыми. Им, как поется в песне, не страшен ни мороз ни жара. В данном случае важно последнее — жара. Футболисты — народ закаленный и с лихвой перекрывают все рекорды выносливости. Жароустойчивые парни!

Вслед за футболистами появляются их постоянные конкуренты — легкоатлеты. Между их тренерами идет холодная война. Футболистам для тренировок необходимо все поле, и они не отвечают за безопасное движение по гаревой дорожке: мяч может в любой момент сбить бегуна. Легкоатлетам для тренировки нужна вся беговая дорожка и часть футбольного поля, иначе они не отвечают за безопасность футболистов: копье с острым наконечником и металлический диск остаются по-прежнему хотя и древним, но все еще грозным оружием. Не говоря уже о тяжелом, полупудовом молоте — этаком небольшом чугунном шарике на проволочке, который раскручивают над головой и стараются запустить куда-нибудь подальше в радиусе футбольного поля. Бывают случаи, когда шарик срывается с рук и летит по своему усмотрению. И если сектор метания не огорожен предохранительной решеткой, тогда туго приходится зрителям. Спорт, как и искусство, требует жертв.