Я отодвинулся от нее. Она, поджав колени, села со мной рядом.

— Посмотри на меня, Раиф!.. То, что ты обо мне думаешь, — неверно. Я это тебе докажу. И не только тебе, но и самой себе. Ну отчего ты такой мрачный? Ты мне не веришь? Все еще во мне сомневаешься?

Она закрыла глаза. Я видел, что она усиленно старается собраться с мыслями. Заметив, что по ее оголенным плечам пробежала дрожь, я прикрыл ее одеялом и, чтобы оно не сползло, прижал его рукой.

Она открыла глаза.

— Да, я такая… — снова произнесла она с растерянной улыбкой. — И ты тоже смеешься надо мной… я…

Ее распущенные волосы ниспадали на лоб. Большие густые ресницы отбрасывали тень на переносицу, нижняя губа слегка подрагивала. Лицо ее в этот миг было красивее, чем на автопортрете, красивее, чем лицо мадонны. Я крепко прижал к себе Марию и почувствовал, как трепещет ее тело.

— Да… Да… Я тебя люблю… — шептала она. — Очень люблю… Очень и очень… Ты удивлен… Почему? Иначе и не могло быть… Я же вижу, как сильно ты меня любишь… Не сомневайся, что и я люблю тебя так же сильно. — Она прижалась ко мне и покрыла все мое лицо обжигающими поцелуями…

Проснувшись на следующее утро, я услышал спокойное и ровное дыхание. Мария спала ко мне спиной, подложив руку под голову. Волосы ее разметались по белой подушке. Окаймленные нежным пушком губы были чуть-чуть приоткрыты. Ноздри слегка раздувались, воздух шевелил упавшие пряди волос.

Я откинулся головой на подушку и, уставясь взглядом в потолок, с волнением и даже страхом стал ожидать ее пробуждения. Как она на меня посмотрит, когда откроет глаза? Что скажет? Казалось, в душе моей должно было воцариться спокойствие и уверенность. Ничего подобного! Я весь трепетал, как подсудимый в ожидании приговора. Почему — я и сам не знал. Ведь мне нечего было уже ждать. Нечего желать. Я достиг предела своих желаний.

Я ощущал в себе странную пустоту. Чего же мне не хватает? На этот вопрос я не мог ответить. Человек выходит из дому с таким ощущением, будто он что-то забыл, но что именно, он никак не может вспомнить. Он не возвращается, нехотя продолжает путь, но в душе у него какое-то неясное беспокойство, тревога. Такое же приблизительно чувство владело и мною.

Вдруг я перестал слышать мерное дыхание Марии. Я тихонько приподнял голову. Она лежала не шевелясь, не сделав даже движения, чтобы откинуть упавшие на лицо волосы. И хотя она не могла не чувствовать на себе мой пристальный взгляд, она, не моргая, смотрела в одну точку. Я понял, что она давно не спит, и моя тревога переросла в страх, железным обручем сдавивший сердце. «Но, может быть, мои плохие предчуЕствия не имеют никакого основания? И я только зря омрачаю самый светлый день своей жизни?» — подумал я, и эта мысль усугубила мою тоску.

— Вы уже проснулись? — спросила она, не поворачивая головы.

— Да… А вы давно проснулись?

— Нет, только что…

Я встрепенулся. Для моего слуха давно не было музыки отраднее, чем звук ее голоса. Вот и сейчас, показалось мне в первый миг, он пришел мне на помощь, как верный друг. Но почему она обратилась ко мне на «вы»? В последнее время мы говорили друг другу то «ты», то «вы». Но так обращаться ко мне после того, что произошло? Может быть, она еще дремлет?

Повернувшись ко мне, она неожиданно улыбнулась. Но не обычной своей дружеской, открытой улыбкой, а скорее улыбкой, которой одаряла посетителей «Атлантика».

— Ты встаешь? — спросила она.

— Встаю!.. А ты?

— Не знаю… Я что-то неважно себя чувствую. Все тело ломит. Может быть, я слишком много выпила? И спина что-то болит…

— Наверно, ты простудилась вчера… Выскочила на улицу в одном платье.

Неопределенно пожав плечами, она снова отвернулась.

Я поднялся, ополоснул лицо и быстро оделся. Она краешком глаза следила за каждым моим движением.

— Что это мы молчим? Или уже надоели друг ДРУГУ, как давно поженившиеся люди? — попытался я пошутить.

Она недоуменно посмотрела на меня. Под ее взглядом я совсем сник. Подойдя к ней поближе, я хотел обнять ее, чтобы разбить лед, пока он не успел окончательно затвердеть. Но она приподнялась, спустила ноги с кровати, набросила на плечи легкую кофточку, все это время не отрывая от меня глаз. Что-то в выражении ее лица не позволило мне выполнить свое намерение.

— Почему ты такой скучный? — спросила она странно спокойным голосом. Ее бледные щеки внезапно залил необычный румянец. Дыхание стало тяжелым и прерывистым. — Чего ты еще хочешь? Чего можешь еще пожелать? Ничего, — продолжала она. — А вот я хочу еще многого! Очень многого! Ты наконец можешь быть доволен! А что делать мне?

Голова ее упала на грудь. Руки повисли как плети. Ступни ног покоились на коврике. Большой палец был приподнят кверху, остальные поджаты.

Придвинув стул, я сел напротив. Схватил ее за руки и тихо произнес:

— Мария!..

В моем голосе слышалось волнение человека, боящегося утратить самое дорогое, смысл всей жизни.

— Мария! Моя мадонна! Что с тобой? Чем я перед тобой виноват? Я обещал, что не буду от тебя ничего требовать. И сдержал свое слово. Подумай сама, что ты говоришь. И в ту минуту, когда мы стали так близки друг другу, как никогда раньше.

— Нет, нет! — Она замотала головой. — Мы стали не ближе, а дальше друг от друга. Теперь уже у меня не остается никаких надежд. Это конец… Я сделала последнюю попытку. Думала, может быть, именно этого нам и не хватает… Но внутри у меня все та же пустота. Ты ни в чем не виноват. Просто я тебя не люблю. Но мне жаль, что я не могу тебя полюбить. И не только тебя — никого другого… Теперь у меня не остается никаких надежд… Что-либо изменить не в моих силах. Уж такая я есть. Тут ничего не поделаешь. Как я старалась перебороть себя! Как старалась!.. Раиф! Мой хороший, мой добрый друг! Поверь, мне хотелось бы побороть себя не меньше, чем тебе, даже больше. И вот чем это кончилось! Я не чувствую сейчас ничего, кроме перегара во рту да сильной боли в спине.

Она замолчала. Закрыла глаза — и лицо ее вдруг стало удивительно мягким.

— Знаешь, о чем я мечтала вчера вечером, когда мы сюда шли? — заговорила она тем задушевным голосом, которым рассказывают детям сказки. — Я думала, что преображусь, как от прикосновения волшебной палочки. Верила, что мое сердце наполнится самыми чистыми, необыкновенно сильными, способными захватить всю мою жизнь чувствами. Пройдет ночь, надеялась я, и мир станет для меня иным. И что же я увидела, проснувшись? Такое же хмурое, как обычно, серое небо… Так же сыро и холодно в комнате… Рядом со мной — чужой человек. Чужой — и, несмотря на недавнюю близость, далекий.

Она опять легла на спину и, закрыв рукою глаза, продолжала:

— Стало быть, люди могут сближаться только до определенной границы. Стоит переступить ее, и каждый дальнейший шаг ведет к отчуждению. А я так хотела, чтобы между нами не было никакой границы, никаких преград! И больше всего я расстроена тем, что надежды эти не сбылись. Зачем себя обманывать? Мы уже не сможем быть такими откровенными, как прежде. Не сможем больше бродить по городу, как два друга. И ради чего мы пожертвовали своим счастьем? В погоне за тем, чего мы были лишены, мы потеряли и то, что у нас было. Неужели же всему конец? Надеюсь, что нет. Мы уже не дети и не должны вести себя по-детски. Нам надо отдохнуть друг от друга, побыть врозь. Хотя бы до тех пор, пока не ощутим вновь неодолимую потребность увидеться. А теперь уходи, Раиф. Я тебя сама отыщу, когда придет время. И, может быть, мы опять сможем быть друзьями, только на этот раз мы будем вести себя благоразумнее. Не будем ждать и требовать друг от друга того, чего дать не можем… Уходи, пожалуйста, Раиф! Мне так хочется побыть одной…

Она отняла ладонь от глаз и умоляюще взглянула на меня. Я пожал кончики ее пальцев и тихо сказал:

— Что ж, до свидания!

— Нет, нет! — закричала она. — Я не хочу, чтобы мы так расстались. У тебя обиженный вид. Но ведь я не сделала тебе ничего плохого?

— Я не обижен, просто опечален, — ответил я.