Номер Марии продолжался меньше, чем я предполагал. В зале стоял невероятный шум. В тот вечер каждый предпочитал развлекаться сам. Мария быстро переоделась, и мы сразу же направились в большой ресторан «Европа», рядом со станцией Анхальтер. Здесь царила совсем другая атмосфера. В нескольких огромных залах кружились в танцах сотни пар. На столах стояли батареи бутылок различного калибра и цвета. Некоторые посетители уже клевали носом; другие сидели в обнимку.

Мария была странно весела. Игриво ударяя меня по руке, она говорила:

— Знала бы, что ты будешь сидеть такой хмурый, выбрала бы себе другого кавалера.

Она с удивительной быстротой опустошала бокалы рейнского и требовала, чтобы я не отставал от нее.

После полуночи началась настоящая вакханалия. Повсюду слышались возбужденные крики и хохот. Под гром четырех оркестров вальсировали, шаркая ногами, многочисленные пары. Необузданные страсти послевоенных лет проявлялись здесь во всей своей наготе. Горестно было смотреть на безумствование молодых людей с блестящими неврастеническими глазами и на девушек, убежденных, что, дав волю своим половым влечениям, они выражают протест против глупых условностей общества, против его ханжеской морали.

— Раиф! Раиф! — воскликнула Мария, протягивая мне еще один бокал вина. — Ну что ты сидишь как в воду опущенный? Ты же видишь, как я стараюсь избавиться от меланхолии. Хоть сегодня отвлечемся от своих грустных мыслей. Представь себе, что мы — не мы! Мы только частица этой толпы. Все они не таковы, какими кажутся. Но нет, я не хочу! Не хочу сейчас вникать в их истинные мысли и чувства! Пей и веселись!

Я понял, что она захмелела. Она пересела поближе и положила мне руку на плечо. Сердце у меня затрепетало, как попавшая в силки птица. Ей почему-то казалось, что я скучаю. А я был счастлив, так счастлив, что смех замирал у меня на устах.

Снова заиграли вальс.

— Пойдем… — несмело шепнул я ей на ухо. — Только не сердись — я ведь не очень хорошо танцую…

Она тут же вскочила, сделав вид, что не расслышала моих последних слов.

— Пойдем!

И мы закружились в толпе танцующих. Впрочем, это даже нельзя было назвать танцем. Сжатые со всех сторон, мы топтались на одном месте. Но были довольны. Мария не отрываясь смотрела на меня. В ее черных задумчивых глазах по временам вспыхивал какой-то странный, загадочный свет. От ее груди исходил едва уловимый, удивительно приятный запах. Но приятнее всего было сознавать ее близость и то, что я тоже для нее что-то значу.

— Мария, — прошептал я. — Сколько радости может доставить один человек другому. Мы сами не знаем, какая в нас таится сила.

Ее глаза на миг снова вспыхнули. Окинув меня пристальным взглядом, она вдруг закусила губу. И, сразу сникнув, устало проговорила:

— Давай сядем! Ужасная толкучка!

Мы вернулись к столу. Она опустошила еще несколько бокалов вина и неожиданно встала.

— Я сейчас вернусь, — сказала она и, покачиваясь, ушла.

Несмотря на все уговоры, пил я не так уж много и. был только слегка навеселе. Но голова моя раскалывалась от боли. Прошло минут пятнадцать, а Марии все не было. Обеспокоенный — уж не стало ли ей плохо — я принялся искать ее. Около туалетных комнат толпилось много женщин — кто расправлял платье, кто подкрашивал губы перед зеркалом. Марии тут не было. Не было ее и среди женщин, сидевших на расставленных вдоль стен диванах. Беспокойство мое усилилось. Задевая стоявших и сидевших людей, я обежал все залы. Перепрыгивая через несколько ступенек, спустился в вестибюль. И здесь я не нашел Марии.

И вдруг сквозь затуманенное стекло парадной двери я увидел на улице белеющую фигуру. Я выскочил через турникет наружу — и невольно вскрикнул. Обхватив голову руками, Мария стояла у дерева. На ней не было ничего, кроме тонкого шерстяного платья. На ее волосы и лицо медленно падали снежинки. Услышав мой голос, она обернулась и с улыбкой спросила:

— Где ты пропадал?

— Это у тебя надо спросить, где ты пропадала? Что ты здесь делаешь? — закричал я.

— Тсс! — остановила она меня, приложив палец к губам. — Я вышла глотнуть свежего воздуха и немножко охладиться.

Я чуть не насильно втолкнул ее в холл и усадил на стул. Потом поднялся наверх, рассчитался с официантом. Надел свое пальто и помог ей одеться. Мы вышли на улицу и зашагали по снегу. Она старалась идти как можно быстрее, крепко уцепившись за мою руку. По дороге нам то и дело попадались захмелевшие парочки и веселые шумные компании. Многие женщины были одеты слишком легко — словно праздник не зимний, а весенний. Все были оживлены, громко смеялись, шутили, пели песни.

Пробираясь сквозь толпы веселых прохожих, Мария все ускоряла шаг, я еле поспевал за ней. По дороге кто-то пытался с ней заговорить, кто-то даже лез целоваться, но она отделывалась от всех, пренебрежительно улыбаясь, — и снова спешила вперед. Я убедился, что она вовсе не так пьяна, как я думал.

Когда мы наконец свернули в тихий переулок, она сразу же замедлила шаг.

— Ну как? Доволен ты сегодняшним вечером? — спросила она. — Надеюсь, хорошо повеселился? Я уже давно так не веселилась… Очень давно…

Она громко рассмеялась — и вдруг закашлялась. Кашель был очень сильный, все ее тело сотрясалось, но она не выпускала моей руки.

— Что с тобой? — испуганно спросил я, когда кашель на миг прекратился. — Вот видишь, простудилась!

— Ох! — опять расхохоталась она. — Как я сегодня веселилась! Как веселилась!

Опасаясь, как бы этот смех не перешел в истерику, я спешил довести ее до дому.

Шаг ее становился все менее и менее уверенным. Силы явно ее оставляли. Я же, напротив, на морозном воздухе быстро пришел в себя. Чтобы она не упала, мне пришлось обнять ее за талию. В одном месте, переходя улицу, мы поскользнулись и чуть не грохнулись на снег. Мария что-то тихо бормотала себе под нос. Сначала я подумал было, что она напевает песенку. Но, прислушавшись, я понял, что она разговаривает со мной.

— Да, такая уж я есть, — твердила она. — Раиф! Милый мой Раиф… такая уж я есть… Ведь я предупреждала… У меня день на день не приходится… Ты только не расстраивайся… Огорчаться никогда не стоит. Ты у меня очень хороший!.. Очень, очень хороший!

Вдруг она всхлипнула и, уже плача, продолжала шептать:

— Только не расстраивайся!..

Через полчаса мы наконец добрели до ее дома. Около подъезда она остановилась.

— Где твои ключи? — спросил я слегка раздраженным тоном.

— Не сердись, Раиф… Не сердись на меня!.. Наверное, в кармане.

Она достала связку из трех ключей. Я открыл парадную дверь и попытался втащить ее наверх, но она ускользнула от меня и бросилась бежать по лестнице.

— Смотри — упадешь!

— Не бойся! — ответила она, тяжело дыша. — Я сама поднимусь.

Ключи были у меня, и мне ничего не оставалось, кроме как последовать за ней. На одной из верхних площадок в темноте я услышал ее голос.

— Я здесь… Открой эту дверь…

Кое-как мне удалось отпереть дверь. Мы вошли вместе. Она зажгла свет. Обведя быстрым взглядом комнату, я увидел старую, но в хорошем еще состоянии мебель и резную дубовую кровать.

Скинув с себя манто и бросив его на диван, она показала мне на стул:

— Садись!

Сама она присела на край кровати. Быстро сняла туфли, чулки, стянула через голову платье и, бросив его на стул, нырнула под одеяло.

Я встал со стула и молча протянул ей руку. Она посмотрела на меня как-то странно, будто увидела впервые, и пьяно улыбнулась. Я потупился. Когда я решился наконец снова взглянуть на нее, то увидел, что она лежит, вытянувшись, в странном беспокойстве мигая глазами. Из-под белого покрывала выглядывали плечо и рука, такие же бледные, как и лицо. Левым локтем она опиралась о подушку.

— Ты совсем замерзнешь! — сказал я.

Она с силой потянула меня за руку и усадила рядом. Потом придвинулась ко мне, прижалась лицом к моим рукам и сбивчиво заговорила:

— Ах, Раиф!.. Выходит, и ты можешь быть суровым?.. Что ж, ты прав… Что поделаешь? Если бы ты знал… Если б только знал… Не правда ли, мы сегодня неплохо повеселились?.. Нет, нет, не убирай руки!.. Я тебя таким никогда еще не видела…