«Какое землетрясение?…Не ты ли всего несколько дней назад в своей докладной отрицал его? Ты официально заверял, что в городе никаких разрушений нет, а про это здание и словом не обмолвился. А что делается в коридоре на верхнем этаже? Грязи по колено! Неужто не мог приказать, чтобы хоть обломки убрали? За целую неделю не удосужился отдать распоряжение подмести наверху!.. Вот посмотри! Пришел чужой человек и в мгновение ока распорядился, и у него даже сомнения нет, что завтра, к обеду, все будет сделано…»

«Но ведь я-то был болен и ранен к тому же…»

«Странно! А разве не ты в телеграмме — еще чернила не успели просохнуть! — сообщил, что здоров и никаких препятствий к выполнению тобой служебного долга не имеется? Или, может быть, кто-то за тебя пишет все эти фальшивые докладные и телеграммы?..»

Эшреф и не предполагал, что в мыслях несчастного Халиля Хильми-эфенди происходит столь драматический диалог, и болтал о каких-то пустяках. Наконец он взглянул на часы и быстро встал.

— О!.. Я задержался. Пойду разыщу своих товарищей. Ведь я еще не знаю, где придется ночевать. Наверно, надо было поставить палатку? А пока, с вашего разрешения…

XVI

ПАРТИЯ ХАЛИЛЯ ХИЛЬМИ-ЭФЕНДИ

Поскольку официально каймакам находился на положении больного, доктор Ариф-бей считал своей непременной обязанностью каждое утро навещать его. Но, узнав, что в составе окружной комиссии прибыл чиновник, имеющий предписание исполнять должность каймакама, он поспешил нанести визит Халилю Хильми-эфенди еще вечером и нашел его лежащим в постели.

Весть о приезде заместителя каймакама моментально распространилась по городу. И почти все — как, впрочем, и сам Халиль Хильми-эфенди — увидели в этом безошибочный признак перемен в руководстве. И, надо сказать, многие даже обрадовались. Однако немало нашлось и таких, кто жалел каймакама или же считал его смещение невыгодным для себя, — среди них, конечно, был доктор Ариф-бей.

— Какая подлость! Бога не боятся! — вскричал Ариф-бей, входя в комнату.

— Полно, доктор! — с горечью сказал Халиль Хильми-эфенди. — Все вы руку приложили, чтобы снять меня с поста, — чего же теперь удивляться!

Слова эти были сказаны старому приятелю вовсе не в укор — просто каймакаму захотелось побрюзжать немного в надежде на то, что его, разнесчастного, поймут и пожалеют. Но доктор встретил жалобу в штыки:

— При чем тут я? Что с вами, каймакам-бей?

— Нет уж, называйте меня просто Халилем Хильми- эфенди. Никакой я теперь не каймакам…

— Да хранит вас господь, каймакам-бей. Должен за метить, что ваши обвинения весьма странны и несправедливы. Ну, скажите, ради бога, в чем я провинился перед вами, чем согрешил?

— А не ваша ли честь объявили всем, что я тяжело ранен?

— Я не говорил, что вы ранены тяжело. Но если бы даже и сказал, что из того?

— То есть как что из того? Расписали об этом в газетах, начальник округа подумал, что я серьезно ранен и не могу исполнять свои обязанности, отсюда все и началось…

— Начальник округа подумал… Вот сукин сын!.. Не заставляйте меня ругаться! И если уж на то пошло, разрешите спросить вас… Что я должен был говорить, как не то, что вы ранены? Ведь сначала, по вашему виду, я решил, что у вас кровоизлияние. Потом-то, конечно…

— Что потом?!

— Ради бога, не обижайтесь. Но ваше состояние никак нельзя было назвать нормальным. Между нами говоря, вы просто были пьяны и крепко спали. Вот теперь и скажите мне — лучше было бы, если бы я сказал окружающим: «Господа! Ничего особенно не случилось. Наш каймакам пьян в стельку?!»

— О, господи, да тише вы! — вскричал каймакам и замахал руками.

Доктор понизил голос.

— То-то, братец! Сами человека на грех толкаете, вот он и мелет невесть что. Одним словом, дела таковы!.. И нечего время тратить попусту, выясняя, кто, что, когда сказал. Для нас сейчас главное — как можно скорее выставить из касабы этого молодца с еврейским носом и глазами скорпиона.

Энергичные слова доктора ободрили Халиля Хильми- эфенди.

— Прекрасно! Что же нам следует предпринять?

— Вот этого-то я пока и сам не знаю. Может, для начала мне стоит подать докладную начальству и написать, что вы абсолютно здоровы? Поскольку я являюсь уездным врачом, мое заявление…

Убедившись, что доктор полностью на его стороне, Халиль Хильми-эфенди воодушевился. Еще бы! В служебном деле доктор — большая сила. Двух слов его достаточно, чтобы отставить от должности или установить над кем-либо опеку. Доктор может отправить на виселицу или спасти от нее.

— Ах, как я вам благодарен, дорогой доктор! Спасибо, большое спасибо за братские чувства… Боюсь только, что мы уже опоздали. Памятуя, что есть вопросы, на которые мне придется, наверное, отвечать, я попросил бы вас дать совсем противоположное заключение — не абсолютно здоров, а болен, все еще болен! Думаю, что дело обстоит совсем не так, как вы предполагаете. Надвигается буря. Увы! Ничего не поделаешь, какое-то время придется плыть по течению.

— Господь бог свидетель, я искренне люблю вашу милость, и не корысти ради, а всей душой, всем сердцем к вам расположен и на все для вас готов.

И два старца, с трудом удерживая слезы, обнялись и облобызали друг друга, прижавшись носами. Так был заключен своеобразный союз и выработан план действий: завтра же доктор засучив рукава приступит к созданию в городе партии сторонников Халиля Хильми-эфенди. Среди жителей Сарыпынара найдется немало людей, готовых поддержать каймакама. Если понадобится, они снарядят делегацию в санджак, в губернию, даже в Стамбул съездят, но положат конец проискам мутасаррифа. Доктор очень оживился, он уже принялся составлять список тех, кто, по его расчетам, поможет в общем деле, он готов был даже примириться с Ованесом и работать с ним рука об руку, ибо не отрицал его организаторских способностей, как бывалого комитетчика[60].

XVII

НОВАЯ ВЛАСТЬ

Со следующего дня в уездной управе создалось странное положение — какое-то междувластие.

Сперва Халиль Хильми-эфенди решил собрать пожитки и переселиться в свой дом, где еще не закончился ремонт. Хоть там не умолкал стук топоров, но дома, как известно, и стены помогают. С другой стороны, оставаясь в управе, он получал известные преимущества в борьбе с Эшрефом, не воспользоваться которыми было бы просто грешно.

Хорошо, когда человек доволен собой. Коли дела идут успешно, то уважение и почет всегда обеспечены, а стоит попасть в беду, как, скажем, случилось ныне с беднягой Халилем Хильми-эфенди, то ни почета, ни уважения, ни даже человеческого достоинства — ничего не остается…

Рабочий кабинет нового каймакама помещался, по- прежнему на втором этаже. В коридоре убрали, и ходить теперь можно было безбоязненно, так как на потолке не осталось никакой штукатурки и валиться было нечему. В кабинете навели невиданную чистоту и порядок. После обеда Эшреф ненадолго заглядывал в кабинет, потом спускался к Халилю Хильми-эфенди и проводил немного времени у него.

Халиль Хильми-эфенди пока еще не мог составить окончательного мнения об этом субъекте. С одной стороны, заместитель очень почтительно относился к старому каймакаму, по каждому вопросу непременно советовался с ним и — что было особенно приятно — без умолку жаловался на Сарыпынар и уверял, что с нетерпением ждет приказа, который вызволит его отсюда. Тогда Эшреф казался умным и хорошим малым. В то же время он частенько, словно полновластный хозяин, сердитым, непозволительно высокомерным тоном отдавал чиновникам приказания и, не раздумывая, решал вопросы, на которые Халилю Хильми-эфенди потребовались бы недели, да что недели — месяцы. И тогда получалось, что он выскочка и наглец. Ну, а что касается чиновников, то они проявляли непростительное двоедушие: готовы были, как говорится, служить и нашим и вашим.

Оставаясь наедине с Халилем Хильми-эфенди, чиновники подчеркнуто выказывали ему свое уважение, давая понять, что считают его законным начальником, и критиковали, хотя и с оглядкой, действия вновь назначенного заместителя. Однако от Халиля Хильми-эфенди не могло ускользнуть, что точно так же вели себя эти лицемеры, оказавшись в обществе Эшрефа. Но по-настоящему Халиля Хильми-эфенди задевало лишь предательство Хуршида. Видя, как его верный страж прислуживает Эшрефу, он начинал ревновать Хуршида к своему сопернику с той капризной сварливостью, с какой жены в гареме ревнуют своего повелителя.