— Что же делать, если я такая?

— Я тебя не поздравил с сыном… нашим сыном. Я даже об этом ничего не знал… — сказал он с горечью.

— Ты сам виноват.

— Да, да, виноват! Тысячу раз виноват!

— Сейчас ты это понял, а тогда… Помнишь, прибежал ко мне ночью и стал грохотать в окно, чуть все стекла не выбил? Тогда ты ничего ещё не понял… А уехала я потому, что не хотела больше с тобой встречаться даже как с прохожим на улице. Там, в комнате, когда пришла эта… девушка с роскошной причёской, ты был каким — то жалким и растерянным. Я таким тебя никогда не видела. Ты даже не мог посмотреть мне в глаза. И ей тоже. Ты был мне противен. Поэтому я и уехала.

— И ты знала, что у нас будет ребёнок?

— Конечно.

— Почему же ты мне не сказала об этом раньше? Там, в Смехове?

— Я не была уверена, что ты обрадуешься, а я… Я очень хотела ребёнка.

— Неужели теперь до конца жизни не простишь?

— Я уже простила, — сказала она и, помолчав, добавила: — И очень рада, что ты приехал.

Артёму захотелось обнять её, хотя бы на миг прижать к себе. Она по глазам догадалась о его намерении и покачала головой.

— Мне сейчас малышку кормить… А ты только что с дороги. Я слышала по радио, везде грипп свирепствует.

— Азиатский или африканский, — сказал Артём. — В Нью — Йорке, я в газете читал, тысяча человек погибли.

— Ну, вот видишь.

— Таня, — сказал он. — Я за тобой, то есть за вами приехал.

Дверь приоткрылась, и пожилая женщина в белой косынке, взглянув на Артёма, сказала:

— Танечка, твоего крикуна уже принесли.

— Можно мне на собственного сына хоть взглянуть? — спросил Артём.

— Ещё насмотритесь, — усмехнулась женщина.

5

Артём все ещё не мог опомниться. Как говорится, не было ни гроша, да вдруг алтын. Добираясь сюда, к Тане, он все на свете передумал. Готов был поверить в любую страшную болезнь, но то, что у него здесь должен родиться сын, такого и в голову не приходило! Сейчас — то он вспоминает, что ведь на его глазах происходили с ней перемены. Когда на лбу и щеках появились светло — коричневые веснушки, он, помнится, смеясь, сказал:

— У всех людей веснушки весной, а у тебя осенью высыпали…

Она лишь долгим взглядом посмотрела на него и ничего не ответила. И потом часто он ловил её задумчивый, отрешённый взгляд… Он даже помнит, как однажды она хотела с ним серьёзно поговорить…

Это было в один из тех тёплых осенних дней, когда они вместе ходили в школу. Таня молча шла рядом. К волосам её прицепился маленький лист. Артём рассказывал что — то смешное, но она не слушала. И он, обиженный, замолчал.

— Артём, — немного погодя, спросила она. — У тебя никого — никого в Ленинграде нет?

— Ты, конечно, имеешь в виду девушек? — рассмеялся он. — У меня целый гарем… — И, заметив, что она нахмурилась, прибавил: — В этом гареме ты будешь царицей!

Он хотел обнять её, но она оттолкнула его руку. И глаза у неё стали ещё более отрешёнными.

— И зачем ты только приехал сюда, Артём?.. — с грустью сказала она.

Она всегда ревновала его к Ленинграду. Стоило ему заикнуться про свою городскую жизнь, как Таня сразу настораживалась. И потом подолгу была неразговорчивой и задумчивой. Ему тогда и в голову не пришло, что эта глупая шутка могла больно ранить её. А он, довольный, счастливый, шутил, острил и совсем не пытался разобраться, что творится у неё в душе… Если бы знал, что она ждёт ребёнка! Разве случилось бы подобное? Да он на руках бы носил её. Но увы, мужчина узнает о своём будущем ребёнке только от женщины…

Обо всем этом думает Артём, шагая по улице из роддома рядом с притихшей Таней и неразговорчивой и строгой Зоей. Стоит мартовская оттепель. И сюда, через Уральский хребет, добралась весна. Солнце растопило на улице слежавшийся наст, повсюду звенит, дробится капель, ноздреватый снег разъезжается под ногами. Руки Артёма бережно прижимают к груди тугой синий свёрток с кружевной пелеринкой. Свёрток посередине перевязан пушистым шарфом. Свёрток негромко посапывает. Артём косит глаза на свою драгоценную ношу, и губы расползаются в улыбке. В этом свёртке его сын. Только мельком он увидел сморщенное, с открытым ротиком и плотно зажмуренными глазами существо, но уже переполнился к нему нежностью. Двумя пальцами он потихоньку приподнимает угол одеяла, но, поймав укоризненный Танин взгляд, со вздохом опускает.

Таня идёт как — то неуверенно, будто боится поскользнуться и упасть. На лице ещё сохранилась печать того непостижимого для мужчин таинства, которое накладывает на женщину материнство.

А Зоя в своих очках с черной оправой такая же невозмутимая и уверенная. Она как бы воплощает в себе все присущие учительницам черты. Так и кажется, что вот сейчас сурово взглянет и ровным спокойным голосом сделает замечание: «Артём, как вы несёте ребёнка? Сейчас же приподнимите головку, а ножки немного опустите. Вот так. Ставлю вам за это тройку». И все равно она симпатичная, эта Зоя. И умная. Мало того, что сообразила письмо написать, так ещё и гостиницу заказала.

Неделю Артём был как в угаре. Носился по магазинам, покупая на. свою учительскую зарплату детское приданое. Консультировала его дежурная из гостиницы. Это она надоумила преподнести букет живых цветов нянечке, которая ухаживает за роженицами. Почему нянечке, Артём так и не понял. Впрочем, и Таня не поняла. Когда Артём неловко сунул пожилой женщине букет фиалок, с таким трудом раздобытых в Серьге, глаза у Тани стали изумлёнными.

Нога Артёма заскользила по талой жиже, и он покачнулся, в ту же секунду в плечо вцепилась Таня.

— Отдай мне! — испуганно воскликнула она. — Вдруг уронишь?!

— Я с ним и по воде, как Христос, пройду, и ничего не будет, — улыбнулся Артём.

Таня взяла его под руку и больше не отпускала.

— Как вы назовёте своё чадо? — спросила Зоя. — Сейчас снова в моде простые русские имена. Например, Иван, Николай, Юрий, Владимир…

— Мы назовём парня Андреем, — сказал Артём. Таня удивлённо посмотрела на него:

— Почему Андрей?

— Тебе не нравится?

— Андрей — это тоже неплохо, — заметила Зоя. — Но я на вашем месте назвала бы Юрием. Это имя более благозвучное.

— Он будет Андреем, — твёрдо сказал Артём. — Андреем Артёмовичем.

— Я вам не навязываю своё мнение, — пожала плечами Зоя.

— Ты бы все — таки объяснил, почему Андрей? — спросила Таня. — Можно подумать, что ты это давно решил. Ещё неделю назад ты и не подозревал, что у тебя будет сын.

— Давай сразу договоримся: всем нашим сыновьям я буду имена придумывать, а дочерям — ты.

Зоя, вдруг утратив всю свою педагогическую серьёзность, совсем по — девчоночьи хихикнула. Внутри свёртка раздался писк.

— Слышишь? — расплылся в улыбке Артём. — Он тоже подаёт голос за Андрея!

Глава двадцатая

1

— Ты разве не видишь, у него уши в воде?

Артём приподнимает мокрую розовую головку с редкими черными волосами. В белой эмалированной ванне притих младенец. Лежит себе в воде и таращит мутные глаза. Видно, понравилось. Таня осторожно трёт его зеленой намыленной губкой. Рукава шерстяной кофты высоко засучены, волосы, чтобы не падали на глаза, стянуты белой косынкой. Лицо сосредоточенное, будто не младенца купает, а совершает религиозный обряд. Артём в одной майке, на лбу от старания выступил пот, ломит поясницу. Оказывается, держать голову ребёнка не такое уж простое дело. Мягкая и скользкая от мыльной пены, эта маленькая со слипшимися волосами головёнка того и гляди выскользнет из рук. А тут ещё нужно следить за ушами…

Таня ловко переворачивает малыша на спинку и отрывисто командует:

— Тёплую воду!

Артём бросается к горячей печке и снимает с плиты большую эмалированную кастрюлю. Он уже готов окатить ребёнка, но Таня останавливает:

— Боже мой! Так можно ошпарить… Ты попробовал? Артём суёт палец в кастрюлю: вроде бы нормально.