Аня не понимала, откуда у нее берутся силы. Она боялась уснуть, пропустить малейшее Андрюшино движение.
На третий день после смерти Васи, когда Аня дремала на своей табуретке, Андрей вдруг позвал ее:
- Аня!
Девушка подумала, что ей послышалось, но на всякий случай нагнулась к больному:
- Андрюша, милый, ты звал меня?
Андрей помолчал, потом сказал:
- Да нет… уже не надо.
- Почему? Ну, скажи, что ты хотел…
Андрей молчал.
- Что-нибудь важное?
Умирающий кивнул головой.
Аня стала на колени, наклонилась, ощутив виском худую щеку Андрея.
- Говори.
- Понимаешь, я теперь не о себе… не о нас… я о других думаю…
Ане было больно это слышать, но, нежно припав к Андрею, она боялась шевельнуться. И верно, что-то живительное было в ее женском прикосновении. Андрей заговорил более связно:
- Особенно теперь жаль уходить, Аня. Я ведь такое придумал…
- Что? Что ты придумал? Ну скажи. Об Америке? О плавающей трубе? - с чисто женской находчивостью стала выпытывать Аня.
- Разве ты уже знаешь?
- Нет, я еще ничего не знаю, но я должна знать, Андрюша, милый…
Андрей криво усмехнулся:
- Да, вы, люди, должны это знать.
У Ани похолодели кончики пальцев. Андрей вдруг оживился и стал говорить. Он говорил, конечно, путано, ему только казалось, что он все логично объясняет. Но любящей Ане нужны были только намеки, ей меньше всего нужна была логика. Между нею и Андреем вдруг установилось непостижимое общение мыслей. Она, далекая от техники, сразу осознала во всем величии грандиозную идею ее Андрюши, который перед смертью мечтал о дружбе людей…
И вдруг, словно от поднесенного факела, у Ани вспыхнула ее собственная идея. Как в фокусе, собрались ее непрестанные мысли о спасении Андрея и зажглись ярким, новым светом.
- Ты… ты… будешь жить. Ты сильный, говорила она, сжимая его худые руки, - ты должен осуществить свой замысел.
- Кто-нибудь другой… Ведь надо много продумать.
- Нет! Не другой! Только ты! Ты можешь разработать все, ты будешь это делать! Сейчас же… вот здесь…
- Ну что ты! В постели?
- Ну, конечно же!
…И снова Аня рыдала на груди у Елены Антоновны.
- Девочка ты моя, - гладила ее русые волосы Барулина, милая и грузная женщина. - Ну, как же я могу такое разрешить? Умирающему - и вдруг работать!..
- Вы ничего не понимаете, Елена Антоновна… Простите, пожалуйста, что я так сказала. Нет, вы просто не видели, как он преобразился, все это мне рассказывая. Это его последняя искра. Ее нужно раздуть… Вот увидите, он будет работать, думать… у него появится снова желание жить.
- Ты просто сумасшедшая, Аня. Тебе нужно отдохнуть. Я пожалуюсь Ивану Семеновичу.
- А я ему уже передала. Он сказал, что это бред…
- Ну, вот видишь…
- Нет, это он про Андрюшу сказал… то есть про его замысел. Нет, просто ему трудно представить все. Ведь он, как никто другой, знает, сколько времени нужно плыть между континентами… А тут - поезда пролетают расстояние между СССР и Америкой за полтора - два часа… Вы только подумайте, Елена Антоновна.
- Но вот Иван Семенович - он ведь не только моряк, он и знающий инженер - если он говорит…
- Так и он говорит, что Андрюше нужна зацепка за жизнь… А тут такая идея! Разве ради нее не стоит вернуться в жизнь?
Елена Антоновна улыбалась.
- Психотерапия… - начинала сдаваться она. - Ну что же, пусть думает, ведь ему никто не запрещает думать.
- Так ведь не только думать. Чертить надо…
- Нет, девочка! Лечить прежде всего нужно тебя. Человек в гипсе лежит, повернуться не может…
- Я все устрою… вы только позвольте… Его все время не было с нами… со мной… А когда он рассказывал, то был живой… Вы понимаете? Живой! И он оживет, если сделает проект. Я прилажу над его койкой чертежную доску. Вот так… - И Аня стала проводить в воздухе рукой какие-то линии.
Елена Антоновна слушала уже без улыбки.
Андрей с волнением ждал Аню. Он все время смотрел на дверь. И вдруг дверь открылась, и в ней показалась сияющая Аня с фанерным щитом для объявлений, который самочинно сняла в коридоре.
Андрей ничего не сказал. Только закрыл глаза и улыбнулся. Впервые улыбнулся за время болезни.
У Ани все было продумано. Она примостила самодельную чертежную доску над Андреем так, что он мог чертить, лежа на спине. На щите вместо бумаги она булавками приколола чистой стороной санитарный плакат.
Андрей был неузнаваем. Он даже дал Ане несколько советов. Спросил, нельзя ли достать на корабле кое-какие книги. Потом спросил, здесь ли еще кавказец-инженер и американец.
Аня отточила карандаш, дала его Андрею.
Наступила торжественная минута. За открытым иллюминатором шелестели волны. Переборки, как и всегда во время хода корабля, чуть заметно дрожали.
Андрей едва мог удержать карандаш в совсем ослабевшей руке.
Он уже собрался чертить, но вдруг перевел взгляд на Аню:
- Аня… карту Полярного бассейна.
Аня убежала за картой, которая висела в матросском красном уголке. Андрей лежал, положив руку с карандашом на грудь, и снова тихо улыбался.
Наконец, карта была принесена и закреплена на той же доске.
Он провел свою первую линию. Это была линия через всю карту, линия, соединившая через Северный полюс Мурманск с Аляской, СССР с Америкой.
Глава третья
ОБЩЕСТВО ДРУЖБЫ МАТЕРИКОВ
По небу над морем летели низкие лохматые тучи. Увязавшиеся за кораблем чайки срезали крылом пенные гребни.
Дул встречный ветер. Капитан Седых, сердито сопя, отвернулся от него. Было время, когда к любому ветру Иван Семенович становился лицом, бриз и шквал веселили ему душу, он готов был померяться силами хоть с ураганом. Потому, быть может, и пошел инженер-судостроитель Иван Седых в моряки, стал штурманом дальнего плавания, а потом и капитаном. Полярные моря учили его уму-разуму. Поначалу был он без меры удалым да озорным. Любили про него рассказывать всякое. Раз, говорят, поспорив на бутылку коньяку, он белого медведя, как бабочку, поймал. Сошел на льдину, да и накрыл ему голову «сачком», сделанным из мешка, пропитанного хлороформом. Зверь и уснул. Ночью потом проснулся, на корабле переполох наделал. Сам же штурман Седых и пристрелил его из винтовки. Потом пообтерся Иван Семенович о льдины, безудержная и опрометчивая отвага сменилась продуманной смелостью. Когда отвечаешь не за свою только голову, а за весь экипаж корабля да за пассажиров, другим становишься. Собственно, для того и пошел в море судостроитель, чтобы по примеру адмирала Макарова морскую мудрость познать, а когда вернулся в конструкторское бюро, рассчитывал «опробовать» задуманный корабль раньше, чем сойдет он с его чертежной доски. Но «вверху» решили по-другому, и он был выдвинут на руководящую работу. Пришлось оторваться от проекта гидромониторного ледокола, режущего льды водяными струями, и засесть в наркомате. Только к концу войны удалось ему снова в море вырваться. Опытные моряки нужны были. А теперь вот снова в Москву назначают. И отказаться не смог. Видно, уж научился становиться к ветру не только лицом, но и боком, а то и спиной.
Отвернулся Иван Семенович от сердитого ветра, сам сердитый, насупленный, и стал дергать желтый ус.
Только что повздорил с дочерью. Ну, ладно, медициной занялась, Андрюшку Корнева вылечить взялась… Самовнушение с помощью всяких выдумок… Хорошей вам погоды да удачи! Иван Семенович сам украдкой, без Анки, к больному наведался. Посидел, ссутулясь, покряхтел, погладил жесткой рукой ему голову и ушел. Хороший парень, жалко… Чудно, а может быть, и выскочит с помощью сказки своей. Ладно! Но зачем же об этом всерьез? Зачем старика-отца актерствовать заставлять, зачем его инженерное имя впутывать? Видите ли, пациенту техническое признание требуется! Признание чего? Горячечного бреда? Моста через Северный полюс? Старый инженер Седых перед отъездом на работу в Министерство должен свое имя рядом с прожектёром поставить, словно и у него сотрясение мозга!.. Нет уж, увольте! Решили касторкой или еще чем человека лечить - так и пользуйтесь этим сами. Ежели нужно его на руках через льды нести - готов. Но скандалиться - увольте!