1947
В сумерки у моря
Пер. А. Големба
Э. Л.
Быть может, ты сейчас уже идешь домой,
Последняя из всех купальщиц деловитых,
А море за тобой — расплавленной каймой
В расшитых золотом кипящих аксамитах.
А волны говорят: «Нас на плечи накинь,
Дай наглядеться нам на твой загар
румяный!»
До неба поднялась морская гладь и синь,
Слепая синева под кровлей златотканой.
Пусть морю по плечу могучие суда,
Ты маленькой ему в мгновения свиданий
Совсем не кажешься… Нет! Даже и тогда,
Когда склоняешься над ремешком сандалий,
Когда, распавшись вдруг, волос твоих пучок
Струится по спине с тревожным черным
блеском
И открывается мерцанье плеч и щек,
Как полированный янтарь в луче нерезком.
Ты маленькой совсем не кажешься ему,
Хотя и весела, хотя и тороплива!
Вот встала, вот вошла в лазурную кайму
Лишь на мгновение. И жадно ждешь
прилива.
Закат свою кайму над водами простер,
Чтобы в румянец твой его вливалась
алость.
Чтоб красоте твоей дивился весь простор
И кроткая волна у самых ног плескалась.
Предела морю нет! И, увидав тебя,
Оно весь мир обнять спешит как бы
спросонок, —
Так, чудо увидав, робея и любя,
За юбку матери хватается ребенок.
1947
Ветер, побудь со мной
Пер. А. Големба
Э. Л.
Семь лет тому назад пролег здесь мой
рубеж.
Как прошлого следы, и он исчез в тумане.
Иль ветер никогда не сыщет прежних
меж?
Иль вьюга занесла годов минувших
грани?
Прибрежной гальки блеск, и кряжей
череда,
И пальма над водой по-прежнему космата,
И только на семь лет я отступил сюда
Оттуда, где любил и сетовал когда-то.
Ты их не видел, вихрь? Прошу, побудь
со мной!
Есть времени приказ! Несу плоды работы,
И сердце верное, и день, и труд земной,
И, как пчела, спешу наполнить медом
соты.
Я сам сплетаю сеть, я сам влеку улов,
Сам возвращаюсь я в объятия природы,
Я слышу мерный гул больших колоколов,
С ним двинутся мои исчезнувшие годы.
Да, ветер, это я — в исчезновенье весь!
Да, ветер, это я — гость, проходящий
мимо.
Ты видишь эту грань? Сейчас рубеж
мой здесь!
Я должен от него уйти неотвратимо.
1947
На перроне
Пер. Д. Маркиш
Э. Л.
Обрамлено лицо твое окном вагона,
Ты смотришь мне в глаза, тоскуя и любя.
Темно кругом. Состав отходит от перрона.
Как будет скучно здесь и пусто без тебя!
И только светят мне с последнего вагона
В густые сумерки одетые огни.
Оливы глаз твоих, манящих и знакомых,
Мне в этой зябкой мгле напомнили они.
Зачем так сладостна тоска на расстоянье?
Разлука почему до боли сблизит нас?
Мне долго видятся глаза твои в сиянье
Ночного огонька, хоть он давно угас…
1947
Забота
Пер. А. Ахматова
Лишь только луч цветка коснется, щекоча,
А ветерок, кусты взъерошив, захохочет,
Как, крылья подоткнув, кузнечик сгоряча
У наковаленки своей уже хлопочет.
Усами жесткими он грозно шевелит,
Усы в ногах снуют с зеленым нетерпеньем,
А мошкаре лесной стрекочет он, сердит:
«Мне надобно ковать! Отстаньте с вашим
пеньем!»
Кузнечик прыгает — какая суета,—
От кустика к цветку легко перелетая,
Травинку хилую догонит у куста
И опросит: «Припаять? Работа не простая!»
Впивается его зовущий молот сам
Во множество забот, звенящих и летучих
Кузнечик приумолк, И вновь к своим
трудам
Вернется он, когда блеснет заря сквозь
тучи.
1947
Горная мадонна
Пер. С. Наровчатов
Женщина утром, с ребенком, в горах, —
Несет на руках его, словно мадонна,
И горный рассвет, зажигаясь впотьмах,
Их путь осветил вдоль кремнистого склона.
Женщина утром, с ребенком, в горах, —
Мерцает над ними рассвет, зеленея,
А верба их путь осеняет в веках…
И вспомнилась мне в этот миг Галилея.
Женщина утром, с ребенком, в горах, —
Вокруг нее ткань голубая струится,
Трепещет косынка на узких плечах…
Мне вспомнились ясли, и хлев, и ослица.
Женщина утром, с ребенком, в горах, —
Над ними сияющих радуг свеченье.
Как хорошо, что в безгрешных глазах
Не светится будущих мук отраженье!
Певучей походкой идет на восход,
Легкая, нежная, в воздухе тая…
Нет, не мадонна ребенка несет,
Казачка идет по тропе молодая.
Казак ее муж? А быть может, еврей?
Крестьянин? Не плотник ли старый,
скорее?
Я счастлив, колени склонив перед ней,
Что миру не ведать второй Галилеи!