И вот, подошел белый поезд с красными крестами на стенах. Тревожные понеслись по полустанку крики: раненые. Толпы забурлили.

Из заднего вагона вынесли Кирюху. Видно было только черное, как земля, острое лицо в пятнах черной крови, перевязанное белым, да белое покрывало.

Кто-то кричал:

— Скорее!.. Сдавайте!.. Поезд скоро отходит…

Бабы, ахнув, завыли дико и жутко. Мужики глухо закряхтели:

— Оттеда…

Оттуда, где души обожжены навеки.

Подошли раненые с перевязанными, окровавленными головами, бледные и как будто радостные. А видно было, что души их обожжены.

— Вы здешние? — спрашивали мужиков солдаты.

— Угу, здешние.

— Нам неколи. Поезд уходит. Мы что, мы разве страдали. Вот Кирилла, это — можно сказать, страдалец. А где ж его батька?.. Мы писали, значит, чтоб встречал сына… Вот и встретил — мертвого! А зато венец получит вечный. Судьба наша такая… Это ничего… Вечный венец…

Глуше, больнее закряхтели мужики:

— А? Кого это понесли?

— Да Кириллу. Земляка вашего, стало быть. Убег он из лазарета, держали его, да убег… Чтоб побыть дома, да опять айда в огонь… А нам но пути, доктор смилостивился, взял Кириллу домой… Письмо мы даже с ним написали батьке, чтоб встречал…

— Да ведь он ранен только был!.. Читали мы…

— Был, да нету… Немцы, вишь, искололи его всего… Не вынес сердега…

В толпе баб перед Кириллом без крика металась, рвала на себе волосы растрепанная Алена, распростертая, брошенная, как сломанный стебель…

Запахивали бабы на зиму поле. А до того засевали озимь и молотили.

Была тогда надежда на радость, да все рухнуло. Кирилла, вон, и домой убег, да не выкрутился. А если кто и приходил — был молчалив, обожженный черным огнем.

В соседнюю деревушку проходил как-то с чугунки раненый. Да хоть он и смеялся, а никто к нему не подошел. Так и ушел сердега, не пригретый.

Знали, отчего не подошли: видели нем выходца из ада. Тугу несли селяки о сынах, братьях, отцах. Глядели на солнце. А оно радовалось, плясало, как завсегда.

Из вечера в вечер, толпясь в поле у избушки, все кляли Софрона: зачем растравлял души надеждами?..

Алена долго где-то пропадала. А вдруг и она отыскалась. Темным-темен был взгляд ее.

— Говори… — подступила она суровая, грозная к кудластому Софрону. — Какая твоя потайная заповедь?.. Какое солнце?.. — Радость?.. А твой-то сын — в могиле?.. Вот те и заповедь! Вот те радость!

Захохотал Софрон и сказал:

— Не от меня эта заповедь… От солнца!.. Аль не поймете?.. Страда очищает радость… Муки нужны, чтоб радость была радостная… А смерть светлая!.. Што то за радость, коли я в холе… Коли я за логовом гонюсь… Как зверюка… А совести нету — солнца нету?.. Што то за смерть, коли я издохну — не живши?.. Не горевши?.. Как червь… А?.. А на миру — что на огню — и смерть красна!..

— Молчи!.. Ты! — загудели в пороге толпы баб, замахали на Софрона кулаками. — Долго ль ты будешь мучить, окаянный?..

А Софрон протягивал к суровой, жутко молчаливой Алене крепкие руки. Обнимал ее жарко:

— Радость великая будет, — дышал в лицо девушке глухо и горячо. — Возликует земля… А все от солнца!..

— Ведьмач проклятый!.. — визжали бабы. — Мучитель!.. Ворог!.. Бить его!.. А… — напирали они, рвали на себе рубахи, кричали остервенело.

Но ликующее наклонял в посеребренных кудрях лицо свое Софрон к жаркому лицу темноокой суровой Алены.

— А ты рада солнцу?.. А свету Кириллы рада?.. Придет он к тебе… В свете горнем… Потому — на огню помер… В свету… Жив он!.. Мы мертвецы… а он светлый жив!.. Рада?..

Губы Алены яркие запылали. Вздрогнули, что-то прошептали. Да сплошной бабий крик заглушил все.

И отцветала багряная осень, и лютая глушила уже землю дикая вьюга, выла по лесам жуткие песни. Под снегом догорали поздние цветы.

А Алена в белые уходила просторы. Из деревни в деревню, из хибарки в хибарку несла мертвым, оглушенным жизнью светлую заповедь — радость:

— Радуйтесь, сестры!.. Убитые встают из могил. Мертвецы — вы, а они — живы, убитые на миру, светлые… Живите ж и вы! Радуйтесь!

Когда же бабы пятились от нее в ужасе, она бросала в толпу гневно и грозно:

— Вы! Слизь несчастная! Вы не рады солнцу?..

— А ты не нагоняй жуть… — дрожали бабы. — Видано ли это, штоб вставали из могил?.. Твой Кирилла, поди, не встанет…

Как будто этого и ждала Алена. Вскидывала крылатые ресницы, цвела:

— Кирилла? Он воскрес. В духе воскрес.

В снегу догорали поздние осенние цветы.

Впервые: Огонек, 1915, № 19, 10 (23) мая.

Впервые: Модный свет, 1915, № 1.

Впервые: Огонек, 1915, № 20,17 (30) мая.

Отметим, что на следующей странице этого номера журнала рассказ дополняет ура-патриотическое стихотворение некоего «А. Г-ко»: «От Батума грозной силой / Смело вдоль Чорох-реки / В горы двинулись лихие / Т-ские стрелки. <…> Не тебе уж, Полумесяц, / Силой меряться с Орлом! / Ты склонен пред ним навеки/ Русской пулей и штыком».

Публикуется по: Война (прежде, теперь и потом), 1916, № 70, январь.

Журнал «Война» (Петроград) выходил в 1914–1915 г. тематическими выпусками, затем с подзаголовком «Прежде, теперь и потом» (1915-16), с начала 1917 г. — с подзаголовком «Преступление и наказание» и существенно измененным содержанием. В связи с тем, что журнал систематически и чаще всего без указания источника перепечатывал материалы из других периодических изданий, включая провинциальные, установить первоисточники тех или иных публикаций представляется затруднительным.

Публикуется по: Война (прежде, теперь и потом), 1916, № 82, апрель.

Публикуется по: Война (прежде, теперь и потом), 1915, № 49, август.

Впервые: Огонек, 1915, № 5,1 (14) февраля.

История о призраке «Белой дамы» — распространенная в Германии и восходящая к позднему Средневековью легенда, часто использовавшаяся в пропагандистской фантастике Первой мировой войны.

Публикуется по: Война (прежде, теперь и потом). 1916. № 81, март.

Впервые: Жизнь и суд. Публикуется по: Война (прежде, теперь и потом). 1916. № 85, апрель.

Вероятно, автор идентичен «Арамису», автору приведенного ниже рассказа «Привидение». Настоящее имя «Арамиса» остается неустановленным.

Публикуется по: Война (прежде, теперь и потом), 1916, № 80, март.

Публикуется по: Война (прежде, теперь и потом), 1915, № 46, июль.

Впервые: Огонек, 1914, № 32, 10 (23) августа.

Впервые: Лукоморье, 1915, № 23, 6 июня.

Б. А. Садовской (наст, фамилия Садовский, 1881–1952) — поэт, прозаик, литературовед, критик. Учился на историко-филологическом факультете Московского университета, в начале карьеры примыкал к символистам, сотрудничал в ведущих символистских журналах, позднее — вне групп. Пользовался репутацией реакционера, консерватора и заядлого мистификатора; в его прозе часты пародийные и мистико-фантастические мотивы. С 1916 г. был частично парализован, жил в квартире, расположенной в Новодевичьем монастыре. Автор семи прижизненных стихотворных сборников, ряда книг прозы, романов, новелл.