— Восемьдесят шесть килограммов!

Солидный вес, однако, не помешал ему стать одним из лучших в мире прыгунов.

Тювас нравился Смольникову. Нравилась его вечная улыбка, его легкая дружеская манера вести разговор. И хотя они были, пожалуй, главными претендентами на золотую медаль, Смольников не чувствовал неприязни к Тювасу. Да, ничего не скажешь, — симпатичный парень. Такому и проиграть не обидно. Хотя… Брось, не лукавь… Проигрывать всегда несладко.

Они поговорили о том, о сем. Беседовать было трудно. Тювас знал по-русски всего несколько слов: «хорошо», «дайте, пожалуйста», «сколько стоит» и еще почему-то — «скатертью дорожка». Это последнее выражение он не очень точно понимал, но употреблял через каждые три-четыре фразы. И сам первый громко хохотал, обеими руками хлопая себя по бедрам.

Хорошо хоть Смольников немного знал английский. Сколько раз уже Валерий ругал себя, что в институте не налег на него как следует.

Так они и сидели на скамейке, беседуя. Недостающие слова заменялись улыбками и жестами. Но, в общем, они неплохо понимали друг друга.

— Приходи к нам на тренировку, — прощаясь, пригласил Валерий.

— О! Это есть хорошо! — воскликнул Тювас.

Потом смешно прищурился, сморщив свой крупный, как слива, нос.

— А тренер мне. — Он хлопнул ребром ладони себя по шее. — Нет? Не скажет — скатертью дорожка?

— Нет, нет! — засмеялся Валерий. — Приходи.

Тювас опять отсалютовал вытянутой рукой и ушел.

А Валерий подумал:

«Может, Григорию Денисовичу и впрямь не понравится мое приглашение?»

Он забеспокоился и стал разыскивать тренера.

— Вообще-то, — сказал Григорий Денисович, — не мешало бы наоборот: сперва со мной согласовать, а потом уж приглашать. — Он исподлобья оглядел Валерия. — Ну, раз уж позвал…

— Хороший парень, — как бы оправдываясь, пробормотал Валерий.

— Может, и хороший, — согласился тренер. — Но тебя-то к себе на тренировку не позвал? Так? Вот все они такие, хорошие. Свои секреты пуще глаза берегут.

Под вечер, в отведенное для советских прыгунов время, Тювас пришел в зал.

— Можно? — спросил он, стоя возле двери.

— Можно, можно! — Григорий Денисович пожал ему руку.

Дик Тювас быстро перезнакомился со всеми. И с прыгунами, и с врачом, и с массажистом. Впрочем, почти всех он уже знал: не раз встречались на состязаниях. Классных прыгунов не так-то уж много на планете.

На груди у Тюваса висел киноаппарат.

«Вот это уж зря», — подумал Смольников. Но ничего не сказал Дику.

Тренировка продолжалась. Григорий Денисович вел ее как всегда. Будто и не было в зале американца.

Дик немного понаблюдал, потом подошел к Смольникову.

— Там, за дверью, Рассел Смит, — смущенно сказал он. — Можно?

Валерий поднял брови. Вот это номер! Повернулся к тренеру. Как быть?

— Ну, раз уж пришел… — развел руками тот.

Тювас крикнул, и в зал вошел юноша-негр. В американской команде все прыгуны были негры. Только Тювас — белый.

У Смита на груди тоже болтался киноаппарат. Вскоре он нацелил объектив на Смольникова. Камера мягко застрекотала.

Григорий Денисович посмотрел на него. Хотел, видимо, что-то сказать. Но промолчал.

Камера продолжала негромко жужжать.

Из зала перешли на поле стадиона. Начались прыжки.

Гости пробыли до конца тренировки. А когда прощались, Тювас сказал:

— Завтра прошу к нам.

Смольников и Григорий Денисович переглянулись. Это в каком же смысле?

— В гости? — уточнил Смольников.

— Ага, в гости, — подтвердил Тювас. И, увидев разочарованные лица советских прыгунов, добавил: — На тренировку.

Они ушли, а Смольников аж в ладоши захлопал. — Я ж говорил! Мировой парень! И никаких тебе секретов! Они — к нам, мы — к ним. Все честно.

В гости к американцам пошли втроем: Григорий Денисович, Валерий Смольников и еще один прыгун — Митя Свистун (это не кличка, к сожалению, это — фамилия, доставлявшая парню много неприятных минут).

Встретили их радушно. Дик Тювас, едва увидел гостей, заспешил навстречу, и на лице его сверкала самая белозубая из всех его улыбок.

Тренер Симон Гриффите, в прошлом известный легкоатлет, а ныне — воспитатель всех американских прыгунов, знаменитый «папаша Симон», тоже оказался очень приветливым.

Говорить было легко: Григорий Денисович свободно владел английским и служил переводчиком сразу для всех.

Впрочем, много говорить никто не стремился: не для разговоров пришли сюда советские спортсмены. И это без слов понимали все — и хозяева и гости.

— Продолжим, мальчики! — скомандовал «папаша Симон».

Смольников и его товарищи не взяли с собой кинокамер. Неловко как-то — сразу, с хода, снимать. Но смотрели во все глаза. Каждая, даже самая пустяшная мелочь в тренировке противника, та «ерундовинка», которая не вызвала бы никакого интереса у обычного зрителя, не ускользала от их цепких глаз.

Вот Дик Тювас, лежа на спине, выжимает ногами штангу. Вес — 160 килограммов.

Наши переглядываются. У тренеров-теоретиков давно идет спор: что лучше — работать с большими весами или средними? Тювас явно предпочитает большие.

А вот Рассел Смит делает серию приседаний и подскоков на одной ноге.

— Ну, мальчики, теперь попрыгаем! — распорядился «папаша Симон».

Начиналось самое интересное.

Перешли в сектор для прыжков.

Сперва поставили метр восемьдесят; вскоре планка перешагнула уже за два метра.

Григорий Денисович, Смольников и Свистун смотрели неотрывно.

Два метра четыре сантиметра… Два метра шесть…

Свистун покачал головой. Два метра десять был его лучший прыжок, а Тювас и Смит взяли эту высоту легко, словно бы шутя.

Свистун поглядел на Смольникова. Тот пожал плечами. Да… Все ясно…

— Внимание! — воскликнул «папаша Симон». — Два восемнадцать!

Он сам подошел к яме и поднял планку.

— Два восемнадцать, — повторил он. — Тебе это не по зубам, Рассел. Ну, Дик, мы ждем!

Дик Тювас неторопливо — мелкими шажками, аккуратно приставляя пятку одной ноги к носку другой, — отмерил разбег, провел носком туфли черту и стал возле нее, опустив руки, весь расслабившись. Лицо у него сделалось чуть грустным и отрешенным, словно думал он о чем-то далеком и важном: о своей покойной матери, или о том, как он в детстве тонул, или о давнем своем путешествии с отцом по Африке.

Потом он поднял голову, взглянул на планку, вздернутую чудовищно высоко, и словно бы прицелился.

Рванулся с места, все ускоряя шаги… Тело его взмыло вверх. Казалось, он все же не достигнет, не перейдет планку. Однако он распластался в воздухе, тело его на миг словно повисло, замерло, нарушив все законы земного притяжения, и вдруг мягко перекатилось через планку.

Все это произошло так стремительно!.. И так легко! Словно Дику вовсе не составило труда взять высоту.

Два восемнадцать! Смольников хмуро поглядел на Григория Денисовича.

Правда, у самого Смольникова лучший результат в этом году был два двадцать два. Но ведь то — его личный рекорд! А рекорды, как известно, не каждый день пекут. А тут — запросто, так, на обычной тренировке, — два восемнадцать!

Сколько же он на состязаниях покажет?! Там ведь он соберет все силы, выложит всего себя…

— Повтори! — крикнул «папаша Симон».

И Дик снова вышел к черте. Опять он опустил голову, сосредоточиваясь. Опять тело его взмыло ввысь. И опять казалось — нет, ему ни за что не перейти планку. Но он сделал какое-то неуловимо быстрое движение, словно бы оттолкнулся от самого воздуха. И мягко, по-кошачьи, перекатился через планку.

Потом гости еще посидели на стадионе. Говорили о всяком разном, только не о завтрашней встрече. Этой темы все дружно избегали. Будто завтра и не предстоял им олимпийский поединок, короткая схватка, к которой они готовились четыре длинных года.

Смольников вернулся в свой номер хмурый.

Нет, он не зеленый новичок. Валеру Смольникова, обстрелянного в десятках состязаний, трудно было выбить из седла. И все-таки — честно говоря — эти два восемнадцать потрясли его.