В тот же вечер собрались у нас близкие друзья нашей семьи. Андрею Алексеевичу Стакену я сообщил о приезде отца еще в реальном. Встретившись с Силиным, я узнал, что вернулся из армии их отец, демобилизованный по болезни. Со своей мельницы, находившейся неподалеку, в станице Чебаркульской, приехал Виктор Алексеевич, один из самых умных и образованных людей в Челябинске.

Все говорили громко, перебивая друг друга, стакан за стаканом пили чай, но похоже, что в стаканах был не чай, а какой-то пьянящий напиток, лица красны, голоса хриплы и громки.

— Учредительное собрание! Да, да… Вековая мечта народа, земский собор!

— И национализация земли без выкупа!

— Конечно, без выкупа!

— Но все-таки справедливое вознаграждение?

— Э, батенька, уж если вознаграждение, какая же национализация…

— Почему же национализация? Социализация!

— Неопределенное понятие!

— Ну все равно, скажем просто: земля тем, кто ее обрабатывает…

— А Советы рабочих и солдатских депутатов? Ведь это совершенно новый, рожденный революцией орган!

Так говорили они, перебивая друг друга. И вдруг, когда первая волна многоречия спала и наступила сравнительная тишина, Виктор Алексеевич, до этого молчавший, сказал негромко, но очень отчетливо:

— А я все-таки жалею, что не нашлось у нас в первый день революции генерала Галифе, который перестрелял бы сразу тысяч сто этой взбунтовавшейся сволочи!

Наступило молчание. Все, обомлев, смотрели на него. Если можно говорить о дружбе взрослого сорокапятилетнего человека и семнадцатилетнего мальчика, то мы с Виктором Алексеевичем были друзья. Он всегда разговаривал со мной, как с равным. После того как отец был взят на военную службу, я в Викторе Алексеевиче нашел то, чего мне так не хватало, — дружбу старшего взрослого человека. Я очень любил его, мне казалось, что он никогда не теряет хладнокровия. И наружность его мне нравилась: высокий рост и крепкое сложение, длинные, зачесанные назад волосы, умные ярко-карие глаза.

Вот и сейчас он спокойно помешивал ложечкой чай и усмехался, глядя на собеседников.

«Что же это он сказал? — подумал я, и мне сразу представилось множество ликующих лиц на улицах. — Что это он сказал такое жестокое и неправильное?..»

Еще все молчали, как вдруг Иван Иванович Силин так же негромко и спокойно произнес:

— Руки коротки!

Седой, с обветренным лицом, он прямо смотрел на Виктора Алексеевича, и где-то под его русыми с проседью усами играла улыбка. В светло-синих, словно вылинявших глазах — такие глаза стали у него после смерти жены — было выражение внимательного разглядывания.

Тут все заговорили и даже мама, разливавшая чай и не принимавшая участия в разговоре, напала на Виктора Алексеевича.

— Ну как же, — зашептал Сережа Силин, который вместе со мной был безмолвным, но горячим свидетелем этого разговора. — Разве капиталист может рассуждать иначе? Генерал Галифе ему понадобился! А батька мой здорово его срезал! Я должен тебе сказать, — и он зашептал мне в самое ухо, — сильно сдал… От его былого большевизма мало что осталось. — И вдруг, подняв сжатый кулак, он воскликнул: — Это не то что Цвилинг!

Советы рабочих и солдатских депутатов

В самый канун Февральской революции у нас в Челябинске, на сцене Народного дома, который построили богомольные купцы (известные пьяницы, создавшие общество трезвости!), гастролировала украинская труппа. Декорации изображали белую хату и огромные, довольно аляповато нарисованные подсолнухи, торчащие из-за забора. Эти декорации так и не успели убрать, когда рядом с ними поставлен был стол, покрытый красным сукном, и зал заполнили первые депутаты городского Совета.

Мы с Сережей Силиным были постоянно среди публики, которая размещалась на задних местах партера, на галерке и в ложах.

Сейчас я не припомню норму представительства первого Совета. Но самый принцип этого представительства мне хорошо запомнился по докладу мандатной комиссии, сделанному на первом же заседании: депутаты избирались только от трудового населения, причем избирательной единицей было общее собрание рабочих или служащих предприятия. Когда мандатная комиссия закончила доклад, долго не смолкали аплодисменты. Депутаты, аплодируя, оглядывали друг друга гордо и радостно: вот, оказывается, какая мы сила!

Наш город не был в то время большим промышленным центром. Главную массу его пролетариата составляли рабочие трех больших железнодорожных депо и железнодорожники да рабочие небольшого завода сельскохозяйственных орудий. В городе было еще несколько кожевенных, дрожжевых и мыловаренных заводов и паровых мельниц, две-три типографии, швейные и сапожные мастерские. А когда депутаты собрались вместе да к ним стали присоединяться служащие всяческих контор и приказчики магазинов, строительные рабочие, учителя и медицинские работники, — не было такой группы трудящихся, которая не стремилась бы иметь своего представителя в Совете, — обнаружилось, что в Совете собрались представители тех, чей созидательный труд и складывает жизнь города. Даже представители самой забитой и неорганизованной части рабочего класса — домашней прислуги — прислали своего делегата в Совет. Работу среди домашней прислуги вел один из самых видных большевиков Челябинска — Соломон Елькин, за что его буржуи называли презрительно: «кухаркин бог»…

А вне Советов оказались только те, кто жил эксплуатацией, обманом и насилием, — капиталисты, помещики и высшее чиновничество.

Мы с Сережей, сидя на галерке, с восхищением говорили о том, что после разгрома революции пятого года царское правительство с помощью различных своих прихлебателей, буржуазных лакеев, сделало, казалось, все, чтобы вытравить, затемнить и бесследно уничтожить самую память о Советах рабочих депутатов. Но вот, едва рухнуло самодержавие, как тут же по всей стране, сначала в столицах и рабочих центрах, а потом по бесчисленным городам и городишкам и, наконец, в деревнях и селах, стали снизу, по почину народных масс вновь возникать эти, конденсирующие революционную энергию организации. Оказалось, что политический опыт пятого года совсем не забыт, трудовой народ свято хранил память о созданных им революционных учреждениях. И они поднялись из самой русской почвы, с теми же своими особенностями и задачами и с той, похожей на естественную, закономерностью, с какой земля в новую весну рождает такие же цветы, какие цвели на ее лугах и полях в весну предыдущую.

По всем городам России к Советам рабочих депутатов стали присоединяться посланцы, избранные солдатами, то есть крестьяне в солдатских шинелях, с винтовками в руках. Потом прибыл из-за границы Ленин, взглянул своим орлиным взглядом и сразу определил, что Советы рабочих депутатов есть единственно возможная форма революционного правительства! Проницательные слова его о том, что рядом с Временным правительством, правительством буржуазии, сложилось еще слабое, зачаточное, но все-таки, несомненно, существующее на деле и растущее правительство рабочих и солдатских депутатов, мигом облетели всю Россию.

Эти слова вызывали ненависть у буржуазии, растерянность и бешенство соглашателей, будоражили умы и вызывали надежду на лучшее будущее у рабочих и у всех, для кого социализм не был пустым и красивым словом.

Ленин, тогда еще гонимый и преследуемый буржуазией, предсказал, что многоголовая советская громадина, в создании которой приняла участие вся трудовая Россия, имеет великую цель. «Вся власть Советам!» — сказал он, и большевики, последователи Ленина, провозгласили эту цель перед всем народом.

И я помню, как на одном из первых заседаний Челябинского городского Совета снова вышел на трибуну невысокого роста, крепко затянутый поясом худощавый солдат Цвилинг — депутат оружейных мастерских. Своим резковатым, напоминающим боевой рожок голосом он четко и ясно сказал, что трудящиеся не должны давать себя обманывать, что Временное правительство состоит из капиталистов.

— Никакого доверия министрам-капиталистам! Долой Временное правительство! Вся власть Советам!