— Вот придурки! — выругалась Елизавета. — И о чем они только думают? Я написала, в какой именно день мы приедем, поезд ходит только раз в сутки, и, тем не менее, нас ухитрились не встретить! Честное слово, пока гром не грянет…

Последнее замечание оказалось воистину пророческим, потому как минут десять спустя на нас обрушился настоящий ливень. Я соорудил укрытие из брезентовой накидки, поэтому промокли мы не сильно, но и когда дождь закончился, за нами так никто и не приехал. Миновал полдень.

— И далеко до замка? — поинтересовался я.

— Километров двенадцать вверх по долине, но дорога плохая, а в лесу водятся волки и медведи.

Пистолет был при мне, но роль охотника на медведей прельщала меня еще меньше, чем необходимость двенадцатикилометрового марш-броска с вещами по пересеченной местности. Поэтому мы сели и стали ждать. Прождали до трех, и к этому времени я всерьез начал задумываться, стоит ли развести костер и устроиться тут на ночлег, или бросить багаж и идти по шпалам обратно в Германштадт. Тут вдалеке послышался странный чавкающий звук, сопровождавшийся тонким, дребезжащим завыванием, похожим на причитания китайского профессионального плакальщика. Несколько минут спустя в поле зрения показалась запряженная волами повозка, медленно приближающаяся к нам. Я вышел на дорогу и окликнул возницу по-немецки. Едва тот меня заметил, как завопил в ужасе, спрыгнул с облучка и исчез в зарослях. Выманить его оттуда удалось только Елизавете, увещевавшей его на румынском. В конце концов, крестьянин, заморенный голодом, дикого вида субъект, обряженный в шкуры и с обмотанными тряпками вместо обуви ногами, согласился подвезти нас с багажом до замка Келешвар в обмен на пять крейцеров, которые в его глазах наверняка выглядели целым состоянием.

Не могу порекомендовать трансильванские телеги в качестве транспортного средства, разве что для кающихся грешников, подвергающих себя епитимье в великий пост. Подвода не только не имела рессор (а дорога была хуже некуда), но несмазанная деревянная ось издавала постоянный пронзительный скрип. По словам Елизаветы, местные жители считают, что этот звук отпугивает неупокоившихся мертвецов. Когда показался замок, то есть часа через три, руки и ноги у нас затекли, все болело от тряски, а уши заложило от визга оси. Но вид открывался великолепный: скалистые пики гряды Фэгэраш окаймляли горизонт вокруг густо поросшей лесом равнины.

Что до самого замка Келешвар, то он стал большим сюрпризом. Я ожидал, что дом детства Елизаветы окажется аккуратным зданием восемнадцатого века, окрашенным по шёнбрюннской моде в желтый цвет, как большая часть прочих замков, встречавшихся мне на просторах двуединой монархии. В любом случае, совершенно не похожим на то, что внезапно нависло над нами, примостившись на отроге скалы поверх деревьев. Это была самая настоящая, ничем не украшенная, подчеркнуто устрашающего вида средневековая крепость с башнями по углами и надвратной башней в центре обращенной к нам стены.

Наша визжащая телега поравнялась с ведущей к воротам насыпью и столкнулась с древним, весьма потрепанным экипажем, запряженным четверкой лошадей, едущим в противоположном направлении. То была семейная карета, только что отправленная встретить нас с поезда. Обе повозки вынуждены были остановиться, и на следующие четверть часа мы застряли, пока наш перепуганный возница пытался свести упирающихся волов на склон. В конце концов несколько поденщиков расцепили повозки и растолкали их разные стороны, а потом перенесли наш багаж на двор замка. При взгляде с близкого расстояния оказалось, что замок Келешвар сильно нуждается в ремонте: оконные стекла замызганы и в трещинах, целые секции кровли провалились, большой участок штукатурки осыпался, обнажив кирпичную кладку. Когда мы подходили к воротам, со стены поблизости отвалился большой кусок известки и с шумом рухнул в заросший крапивой ров, подняв облачко пыли. Никто, похоже, даже внимания не обратил на это происшествие.

Протиснувшись сквозь собравшуюся во дворе замка толпу дурно пахнущих и оборванных слуг, мы обнаружили коротышку, облаченного в брюки-гольф, норфолкский пиджак и стрельчатый воротник. Мужчина размахивал клюшкой для гольфа, примеряясь к мячу, установленному на воткнутом между камнями мостовой колышке. Заметив нас, он поправил монокль. Елизавета бросилась к нему, разразившись потоком приветствий на мадьярском, из которых я уловил весьма немногое. Потом повернулась ко мне и перешла на немецкий:

— Дядя Шандор, позволь представить тебе моего жениха, линиеншиффслейтенанта Отто Прохазку.

Дядя снова поправил монокль и холодно оглядел меня с головы до пят. Я протянул руку, но он ее не пожал, только проговорил по-немецки с сильным акцентом:

— Герр лейтенант, мы польщены вашим визитом.

Потом снова повернулся к Елизавете и возобновил беседу. Вскоре к нему присоединился высокий, крепкого сложения, несколько неопрятного вида мужчина лет тридцати, глядевший на меня с еще более открытой неприязнью, нежели граф.

Это, как я уже знал, был Миклош, старший сын графа. Пока мы знакомились, слуга принес из повозки чемоданы и поставил у моих ног. Я поблагодарил его той парой слов на венгерском, что знал, и попытался незаметно сунуть ему в руку пару крейцеров на манер чаевых. Слуга уставился на меня, как на каннибала, и с испугом на лице убежал. Граф это заметил и бросил на меня холодный взгляд.

— Герр лейтенант, вам следует помнить, что этим животным никогда нельзя показывать ни доброты, ни признательности, как обычным людям. Они этого никогда не поймут и не оценят.

С этими словами он поднял клюшку, размахнулся и ударил по мячу. Где-то на другой стороне двора зазвенело разбитое стекло.

После такого радушного приветствия мне показали мою комнату — тёмную и сырую каморку в угловой башне, с летучими мышами, гнездившимися в заросших паутиной углах, и огромной дубовой кроватью под расползающимся парчовым балдахином. Из прочей мебели там имелись только табурет, умывальник и сундук, похоже, сделанный из железнодорожных шпал. Тусклый свет проникал через единственную застеклённую бойницу, расположенную высоко в стене.

Повсюду воняло плесенью. Но когда у меня появилась возможность осмотреть остальную часть замка, я обнаружил, что не подвергся дискриминации — остальные комнаты оказались в таком же ужасном состоянии, если не хуже. Казалось, что когда часть крыши обваливалась, семейство просто покидало эти комнаты и перемещалось в другие. Многочисленная домашняя прислуга, как я мог заметить, спала по углам или под столами в огромной, похожей на пещеру кухне, чёрной от многолетней копоти и жира, но оборудованной современной чугунной плитой с тиснёной надписью "Лэдлоу и Ко. Килмарнок".

Ужин, состоявшийся в тот вечер, позволил мне поближе познакомиться с кланом Келешвай. Графиня, тётя Шари, оказалась весьма миловидной женщиной мадьярского типа — невысокая, стройная, надменная, с пронзительным взглядом. Но мне хватило пяти минут, чтобы понять — за этим внушительным фасадом скрывается разум полуидиотки. Говорила она только на венгерском, который я едва понимал, однако её глупость легко преодолевала языковый барьер. Не лучше обстояли дела и с остальными членами семьи — два сына, дочь, приёмная дочь и свита из пятнадцати кузенов, племянников, племянниц и иных прихлебателей неопределённого статуса. Мелкопоместные польские дворяне, родичи моей матери, всегда казались мне самыми бессмысленными созданиями на свете, однако в сравнении с провинциальной венгерской знатью они выглядели просто титанами интеллекта.

Они, по крайней мере, могли похвастаться хотя бы поверхностным знакомством с искусством и литературой, умели говорить на нескольких языках, впрочем, ни на одном из них не смогли бы сказать ничего разумного.

Но что касается приёмной семьи Елизаветы, трудно сказать, что произвело на меня большее впечатление — их тупое равнодушие или восточная лень. Кроме князя и Миклоша, депутатов парламента, никто из них никогда не выезжал за пределы Германштадта. Никто не говорил ни на каких языках, кроме венгерского, разве что немного по-румынски, чтобы бранить своих крестьян. Никто не имел ни малейшего понятия о мире за пределами Венгрии. Более того, они, кажется, не имели ни малейшего понятия ни о чём, кроме геральдики и генеалогии, и не обсуждали ничего, кроме длинного, заученного наизусть перечня претензий мадьярского дворянства к Вене, евреям, богатым вельможам и румынам.