«Вот и всё, — подумала она с безжизненной вялостью. — Вот и всё».
Она повернулась спиной к окну и сказала едва слышно:
— Вы хотите, чтобы я ушла? Да? Совсем? Чтобы мы с ним расстались?
Софья Моисеевна низко наклонила отяжелевшую голову.
— Я хочу? Я ничего не хочу. Мне ничего не надо. Мне надо только, чтобы мой мальчик был счастлив. Если надо, я буду за это целовать ваши ноги. Я буду молиться, чтобы ваша жизнь была как ваше золотое сердце, Анечка.
Она расплакалась, уронив голову на стол. Аня кинулась к ней, опустилась на колени, заглядывала ей снизу в глаза, схватила её руку.
— Ради бога, — шептала она прерывисто, — ради бога… Софья Моисеевна… Софья Моисеевна, голубушка… не надо… Я всё сделаю. Пусть будет ему хорошо. И вам. Я всё сделаю.
Она была как в горячке. Она гладила её руки, целовала их. Софья Моисеевна прижала её голову к груди и судорожно всхлипывала:
— Анечка… Анечка… доченька моя… Ну что я могу сделать? Я не права? А? Не надо этого делать? А?
— Надо… Пусть… Надо, — шептала Аня судорожно. — Пусть… Пусть.
Они прижались друг к другу, гладили руки… Они не могли оторваться друг от друга. Когда вздрагивала одна, дрожь тотчас передавалась другой. Потом обе затихли. Слезы их смешались, и каждая не знала, чьи слезы жгут её губы.
Наконец Аня поднялась. Она вытерла платком слезы, но тотчас набежали новые. Она взяла шапочку и надела. Потом надела шубку и медленно пошла к дверям. Но тут силы оставили её. Она прислонилась к косяку и, подняв помертвевшее лицо, сказала тоскливым, придушенным голосом:
— Но я же не могу… Я не могу этого… поймите…
Она опустилась как подкошенная на стоявший возле двери стул, охватила голову руками и, раскачиваясь, повторяла:
— Я не могу этого… не могу… не могу…
Софья Моисеевна сидела сгорбясь и отвернув лицо в сторону. Она не могла больше ни плакать, ни убеждать, ни жаловаться, ни даже просто говорить.
Аня поднялась.
— Так, — сказала она глухо. — Ну вот…
Она вытерла слезы. Глаза её были теперь сухи. Она огляделась. Вон книги на комоде — его книги, вон стол — его стол, вон кровать — его кровать, его комната, его воздух… Онa вдохнула сколько могла этого воздуха… Она охватила глазами все вещи. Она вобрала в себя весь этот мир и унесла его с собой…
Дверь хлопнула. Огонёк лампы дрогнул. Софья Моисеевна осталась одна.
Потом прибежал Данька, продрогший, голодный. Она дала ему кусок отварной трески с картошкой.
— Ешь с хлебом, — сказала она по привычке. — Ты же не наешься так.
Пришла Геся, и почти следом за ней Илюша.
— Ани нет? — спросил он, не снимая шинели.
— Видишь сам, — ответила Софья Моисеевна и ушла на кухню.
Она накормила всех ужином, а сама, ни к чему не притронувшись, ушла к себе в каморку. Она еле держалась на ногах и как мертвая упала на кровать. Данька ещё раньше улегся в постель и уже довольно громко похрапывал.
Илюша беспокойно шагал по комнате. Геся раскрыла недоконченную вчера книгу на главе «Женщина в будущем» и, слегка щурясь, читала: «…Женщина в новом обществе… стоит по отношению к мужчине как свободная, равная, она сама госпожа своей судьбы… В выборе любимого человека она, подобно мужчине, свободна и независима… Она заключает союз не из каких других соображений, кроме своей склонности… С другой стороны, совершенно изменившееся общественное состояние устраняет многие препятствия и замешательства…»
Геся подняла голову от книги… Будущее… Она оглянулась вокруг. Будущее. Она вспомнила — в немецких спряжениях есть два будущих — футурум ейнс и футурум цвей… Но здесь одно — непреложное, неизбежное и одно-единственное… Она верит в него — так говорила она вчера ночью. Оно вырвется из книги и войдет в жизнь. Да, она верит… Но что нужно делать, чтобы оно стало действительно неизбежным? Что?
Геся хмурит густые брови и снова припадает к книге. Вот последние страницы, последние строки: «Цель будет достигнута, как бы ни оборонялись и ни противились этому силы, враждебные прогрессу человечества…» Так. Она закрывает книгу. А всё-таки, а всё-таки — что сейчас-то, сейчас делать, чтобы цель была достигнута? Она хочет знать это «сейчас». От этого «сейчас» горит сердце.
Она встает и надевает свой ветхий жакетик на вате. Илюша молча оглядывает сестру.
— Не закрывай двери, — говорит она, беря со стола книгу.
Прямая и стремительная, она идет по пустынным улицам на окраину, к Кузнечике. Под густым снежным наметом залегли одноэтажные хлипенькие домишки. Вот, кажется, этот… Она пришла…
— Вы? — удивился Новиков, увидя позднюю гостью.
— Я, — отозвалась Геся, стряхивая с воротника снег. — Я принесла книгу. Я прочла её, и мне захотелось поговорить о ней. Столько мыслей. И сейчас же. Понимаете. Сию минуту.
Геся осеклась, прикусила губу:
— Это нехорошо? Я не должна была приходить?
Она поглядела прямо в глаза Новикову. Он улыбнулся:
— Да нет, почему же. Вы хорошо сделали, что пришли. По свежему впечатлению говорить лучше всего. Проходите. Садитесь. Но как вы адрес мой узнали?
— Вы же сами мне его сказали. Давно уже. Когда я вам прачку доставала.
— Да, да. Верно. Боюсь, однако, что адрес мой недолговечен.
Новиков искоса поглядел на Гесю и тронул рукой бородку. Геся насторожилась:
— Почему? Что случилось? Вы переезжаете на другую квартиру? Когда?
Новиков пожал плечами:
— К сожалению, ни на один из вопросов я не могу дать исчерпывающего ответа. Единственно, что я могу сказать наверное, это то, что сам я не имею сейчас никакой охоты менять адрес. Но вот господин губернатор, который сильно озабочен моей судьбой, видимо, постарается, и очень скоро, переменить мой адрес. И я думаю, это будет такой адрес, по которому вы, прочтя книгу, даже очень интересную книгу, не сможете прийти ко мне.
Новиков усмехнулся и в задумчивости погладил щеку. Геся порывисто расстегнула ватник:
— Я приду к вам по любому адресу.
— Да? — спросил он, рассеянно перебирая кисти крученого пояска, которым был подпоясан поверх синей косоворотки.
— Да, — твердо ответила Геся. — Но почему вы думаете, что вас ушлют из Архангельска, скажите мне? Что-нибудь случилось?
— Ничего особо выдающегося. Меня накрыли в таком месте, где мне быть не полагалось. Правда, я ушел, но меня, кажется, узнали, и, полагаю, будут сделаны из этого некоторые неприятные для меня выводы. Впрочем, сейчас это к делу не относится. Давайте-ка книгу, потолкуем.