- Черт вас дернул затевать эту идиотскую историю! - озлился Никишин. - Я ни в чём не виноват. Я ничего не сделал такого…

Красков небрежно повертел в руках пресс-папье.

- Не сделал ничего такого… - сказал он снисходительно. - Как будто нужно что-нибудь сделать, чтобы оказаться виноватым!

- Это что же? Новая теория права? Бернская, что ли?

- Архангельская, - сказал Красков, - архангельская, и не теория, а практика, и весьма тебя касающаяся.

- Чую, - поморщился Никишин, - а ты, что же, в представителях этой практики ходишь или как?

- До некоторой степени.

- Интересно узнать, до какой степени?

- Узнаешь.

- А всё-таки, если не секрет, в чём же меня обвиняют? - спросил Никишин, стараясь казаться равнодушным.

- Пустяки. Попытка к освобождению арестованного большевика. Вооруженное сопротивление при попытке задержания. Сокрытие сведений о красных партизанах в окрестностях Кандалакши. Половины этого достаточно, чтобы в наших условиях поставить к стенке. Вторая половина - просто излишняя роскошь.

Красков откинулся на спинку стула. Никишин машинальным движением взял пресс-папье в руки и сказал медлительно:

- Шутить изволите, ваше благородие!

С внезапной злобой он швырнул пресс-папье на стол.

- Это идиотство, слушай! Это вранье, за которое морду набить надо! Я иду с охоты, вижу, они бьют ни в чем не повинного старика. Я кричу: «Стой!» Поручик хватается за револьвер, я ему пригрозил незаряженным дробовиком. Большего мне сделать не удалось. Комендант и его подручные увели избитого старика, а я пошел своей дорогой. При чем здесь партизаны, совершенно не понимаю, и вообще, всё брехня и нет ни одного факта…

Никишин сорвался. Красков сочувственно вздохнул.

- Факты… - проговорил он равнодушно, - н-да… фактов, может, и нет, но есть рапорт коменданта.

- Ну, и что из этого?

- А то, хотя бы, что при наличии рапорта можно обойтись и без фактов. Понял?

- Понял, - сказал Никишин багровея. - Вполне…

- Ну, вот и отлично! - одобрил Красков.

- Ну, вот ты и сволочь! - произнес Никишин. - Сволочь… К тому дело и шло… И раньше… Тогда, ещё в гимназии…

Красков холодно поглядел на Никишина

- Возможно. Не смею спорить. Я никогда не гонялся за добродетелями. Они мне не удавались. Я на них, так сказать, не настаиваю.

Они замолчали. Теперь они поняли, что им вообще не о чем было говорить.

Почти пять лет назад, расставаясь на перекрестке возле «Золотого якоря», друзья юности дали слово снова увидеться, встретиться. И вот случай свел их раньше срока, и они видели, что разошлись вовремя и сходиться вновь нет никакой нужды.

- Ну что ж, допрашивай! - сказал Никишин грубо, и Красков впервые отвел глаза, избегая злых и горячих глаз Никишина.

- Вот что, - сказал он, не глядя на Никишина. - Ситуация такова, что здесь тебе не открутиться. Поручик Кандалакшский столько наплел, что тебя почитают здесь важным преступником, этим и обязан ты пересылкой в Кемь. Впрочем, ты должен был бы, по существу, быть отправленным в Мурманск, но тут у меня с поручиком состоялась некая комбинация. Я узнал о тебе и устроил это приятное свидание. Комбинацию следует продолжить и отправить тебя не в Мурманск, где тебе солоно придется, а в Архангельск. Там ты затеряешься в общей массе арестованных, а я дам заключение, по которому…

Красков поднял глаза и взглянул на Никишина. Он увидел чужое лицо. Оно было грязно и обветренно. Нечесаные волосы торчали во все стороны клочьями. Глаза смотрели остро и враждебно.

- Собственно говоря, - сказал Никишин и вдруг засмеялся, - собственно говоря, ты ведь и всегда был сволочью. А что касается Архангельска, то я не имею ни малейшего желания туда возвращаться.

Красков закусил губу и придвинулся к столу.

- Осел… - сказал он медленно. - Азинус… - и положил перед собой лист бумаги. Потом взял перо, задумался и глянул рассеянным взглядом в окно.

Когда спустя минуту он снова обернулся к Никишину, это был прежний Красков - вылощенный, с всегдашней своей усмешкой и равнодушными глазами.

- Хорошо… - сказал он тускло. - В Архангельск ты не поедешь. Тебя расстреляют здесь.

Он наклонился над столом, и перо быстро забегало по бумаге.

Через два дня Никишина посадили на пароход и отправили в Архангельск.

Спустя полторы недели, туда же, не желая пропадать в такой захолустной дыре, как Кемь, перевелся и Красков.

Глава девятая

ЗВЕЗДЫ СМОТРЯТ СКВОЗЬ РЕШЕТКУ

Обитая железом дверь лязгнула за спиной. Кто-то завозился у ног, и чей-то голос глухо произнес:

- Аккуратней, аккуратней, товарищ!

Никишин сначала увидел перед собой лысый гладкий череп и заросшее густой щетиной лицо, а затем десятки обращенных к нему взглядов, десятки скорченных тел. Люди стояли, сидели, лежали, согнувшись и подобрав под себя ноги, занимая весь пол и тесня друг друга плечами. Из всей этой кучи сгрудившихся людей выделялся один, беспокойно менявший всё время своё положение, с лицом, искаженным мучительной болью. Никишин уставился на него, силясь понять, отчего так болезненно искажено это лицо.

- Дизентерия, - сказал лысый, поймав взгляд Никишина. - Шестой день мучается. Покурить нет ли у вас, товарищ?

Никишин торопливо полез в карман за табаком.

- Почему же его не изолируют? - спросил он трясущимися губами.

Лысый почесал грудь и, ничего не ответив, безнадежно махнул рукой. Никишин стоял у двери, не зная, что делать, куда приткнуться. Он не приметил сидевшего против него матроса, следившего за ним серыми, выпуклыми глазами. Полосатая тельняшка туго обтягивала тяжелые плечи матроса. Добродушное широкое лицо его было покрыто густым загаром. Он сидел на полу, привалившись могучей спиной к каменной стене. Поймав растерянный взгляд Никишина, он зычно, на всю камеру, позвал:

- А ну, ходи сюда, товарищ! Новости скажешь!

Никишин боязливо потоптался на месте, оглядывая переполненную камеру.

- Ходи, ходи, - подбодрил матрос, - не робей: то теперь тебе дом родной!

Никишин, осторожно ступая меж чужих ног и спин, добрался до противоположной стены. Матрос тиснул плечом соседа и подобрал ноги, освобождая место для новичка.

- Седай, передохни с дороги.

Никишин сел на пол, сильно потеснив соседей справа и слева. Матрос шутливо пробасил: