В течение двадцати минут организация нового березниковского отряда была закончена, и Виноградов заторопился отчаливать. Ситников решил было остаться с Шишигиным, но Виноградов, перебегая на свой пароход, бросил ему на ходу:

- А ты, питерец, со мной пойдешь. Дело для тебя есть.

Порывистый, неугомонный Виноградов сразу полюбился Ситникову, и он охотно перешел под его начало. Пароход Виноградова быстро отчалил от березниковской пристани и пошел полным ходом на Котлас. Над ним бежали низкие рваные облака. С рассветом засвежело. На свинцовой воде забелели барашки. Люди сбились в кучу на палубе. Большинство из них утомлённо клевало носом. Ситников прикорнул было на корме возле бухты пенькового каната, но проспал недолго. Утренняя речная свежесть подняла его на ноги. Зябко поеживаясь, он отправился искать уголок потеплее и, наткнувшись на ведущий вниз трап, спустился погреться. Семь ступенек, обитых рубчатым железом, привели его к порогу капитанской каюты. Дверь была полуоткрыта. Желтый коврик света вел к пустой койке. Ситников устало зевнул, просунул голову в дверь и сонными глазами оглядел каюту. Это была тесная каморка с низким потолком и грязными стенами, со шкафчиком над узкой неприбранной койкой, со столиком под иллюминатором.

Ничего примечательного в ней не было, за исключением того, что за столом сидел Павлин Виноградов, лил воду из медного чайника прямо на стол и, водя по столу пальцем, что-то глухо бормотал.

Ситников тихонько закрыл за собой дверь и стал за спиной Виноградова. Тот, продолжая бормотать, схватил белевшие в стороне три кусочка сахару и разложил их меж водяными разводами. Столь странный способ чаепития удивил Ситникова. Он потянулся поближе к столу. Сапоги скрипнули, Виноградов обернулся. Лицо его было бледно и напряженно. С минуту он глядел на Ситникова, потом спросил отрывисто:

- Грамотен хорошо?

- Из седьмого класса гимназии выперли, - вздохнул Ситников.

- Вполне довольно, - кивнул Павлин Виноградов, - беру в штаб.

- В какой штаб?

- В штаб командующего Северодвинской флотилией и Котласским районом.

- Где же этот штаб помещается?

- Пока вот здесь.

- Знатно, - одобрил Ситников, сонно оглядываясь. - И флотилия вся, видно, здесь.

- Здесь.

- А командующий?

- Тоже здесь.

Ситников, прищурясь, поглядел на Виноградова, и сон разом соскочил с него.

- А ревтрибунал где? Знаешь? - спросил он, внезапно озлобясь и судорожно взмахивая рукой.

- Стой! - вскричал Виноградов, бледнея ещё больше. - Ты что думаешь?

- Что я думаю - это мое дело и тебя никак не касается.

- Нет, погоди. Ты не виляй! Ты скажи мне, что ты думаешь.

- Скажу где следует, не беспокойся!

Они сошлись грудь с грудью и так простояли с минуту, глядя друг на друга сумасшедшими глазами. Наконец Виноградов сказал:

- В трибунал я, коли нужно, сам явлюсь, но если я сейчас не возьму командования в порядке революционной инициативы, меня без всякого трибунала расстрелять нужно! Понял?

Он сжал плечо Ситникова сухой, цепкой рукой и сильно тряхнул его.

- Пусти, - пискнул Ситников, злобно отстраняясь. - На струнках играешь… Балалайка я тебе… Пусти лучше!

- Не пущу, - прорычал Виноградов и потащил Ситникова к столу. - Вот… На, гляди. Двина ведет к Котласу, Вага - к Шенкурску. В устье Ваги схождение развилок, ключ двух дорог. Они сейчас сюда ударят обязательно, чтобы овладеть обеими дорогами, а мы что? Ну, отвечай, балалайка! Где наши люди? Что у нас есть? До центра полторы тысячи верст, когда ещё снесемся, а англичане завтра будут здесь! Понял? Кто завтра на оборону станет? Кто драться будет с белогадами? Суда вооружать? Отряды сколачивать? Отпор давать? Ну?!

Виноградов сжал кулаки и нагнул голову, словно собираясь немедля сцепиться с врагом. Потом болезненно вздохнул и резко дернул раму иллюминатора. Свежий предутренний ветер ворвался в каюту, но Ситников, четверть часа назад сбежавший от ветра с палубы, теперь даже не заметил его. Он стоял возле стола и ошалело смотрел на извилистые водяные разводы. Только теперь он разглядел, что все эти лужицы и подтеки имеют определенный рисунок, что это не просто лужицы и подтеки, а карта Северодвинского бассейна и что серые подтаявшие глыбки, в которые тыкал пальцем Виноградов, - не сахарные огрызки, а Котлас, Шенкурск и Березник.

- Ну что, как с трибуналом? - спросил Виноградов.

- Что? - не понял Ситников, потом усмехнулся и сказал примирительно: - Ладно, коли что, на пару пойдем в трибунал!

Он поежился от свежего ветра, вспомнил, зачем он сюда пришел, и едва вспомнил, как его снова начали одолевать сонливость и холод. Он прикрыл иллюминатор и, широко зевнув, с вожделением взглянул на койку.

Виноградов буркнул:

- Поспи часок. Потом приказ номер один напишем.

- Ага, - сказал Ситников и, засыпая на ходу, шагнул к койке. - А ты как же?

- Я не хочу.

- Нет, погоди, как же так - не хочу…

- Ложись, ложись, - нетерпеливо повторил Виноградов, но Ситников стоял у койки с закрытыми глазами и не ложился.

- Ложись! - крикнул Виноградов, ударяя кулаком по Березнику и разбрызгивая по столу устье Ваги. - Я приказываю ложиться.

Ситников сдался. Сон и окрик Виноградова опрокинули его на койку. Он только успел выговорить заплетающимся языком: «Слушаюсь, товарищ командующий» - и сразу же захрапел. Виноградов долго смотрел на его истощенное, зеленоватое лицо, совсем детское во сне, вздохнул и повернулся к иллюминатору… Он вспомнил о сыне, оставленном в Архангельске на руках жены. Он не видел их обоих с тех пор, как умчался в Шенкурск на усмирение ракитинского восстания. Обратно в Архангельск он уже не поспел… А что Оля - поспела ли она выехать с ребенком? Не попала ли в лапы белым?

Виноградов болезненно сморщился. Потом губы тронула улыбка. Сын глядел на него из туманного далёка. Он ещё не умел улыбаться. Ему ещё не было шести недель.

Глава пятая

ЦВЕТОК ПАПОРОТНИКА

Не один Виноградов думал об оставшихся в Архангельске. Многие застряли в занятом интервентами городе не по своей воле. Измена командующего обороной полковника Потапова, командующего Северной флотилией адмирала Викорста и их приспешников ускорила катастрофу.

Для многих Архангельск оказался ловушкой. Илюшу эта ловушка захлопнула в тот самый момент, когда перед ним открывалась широкая дорога в мир. Жизненные планы Илюши рушились. Он снова поступил на работу в аптеку. Опять писал стихи. Как-то вечером Илюша прочел свои стихи машинистке Торгового порта Оленьке Фирсовой. Она была девушкой взбалмошной и мечтательной; голубые глаза её были всегда широко открыты, движения порывисты, речь сбивчива.