Ольга стояла, не в силах перевести дыхание, прижимая руками сумасшедше бьющееся сердце. Взглянула на отца. Он был бледен как полотно.

— Кабан… Видно, вспугнул его кто-то, что он так несся. Да вылезай ты из этих кустов, девка, вылезай.

Он осмотрел лезвие топора.

— Далеко не уйдет. Два раза по башке получил, смотри, сколько крови… Уж мы его найдем по следу.

Она испугалась.

— Хотите идти по следу?

— Один-то я не пойду, не такой дурак! В него хоть и пулей попадешь, и свалится, а все равно еще вскочит и бросится. Случалось. Бросим-ка мы эти дрова, надо идти в деревню, скликать людей.

Они повернули обратно в деревню. Снова пришлось протискиваться сквозь густой низкорослый сосняк, снова лесная дорога, снова тропинка через замерзшую реку, где местами из-под разметенного ветром снега появился синеватый лед, а у берегов чернели проруби.

— Кого бы позвать? Совюков разве, но этого мало, ведь их теперь только двое с тех пор, как Васыля забрали… А кабан пудов двадцать весит, да и дорога дальняя.

Совюки были дома. Ольга забежала еще в соседнюю избу позвать Кузьму. Вчетвером они и отправились в лес. Павел нес длинную жердь и ремни.

— Неужто он так на вас и бросился? — недоверчиво переспрашивал Данило Совюк.

— Прямо на нас! Видно, спугнул его кто-то.

— Если бы еще самка с поросятами, по осени, когда они маленькие, ну, это бывает, но чтобы кабан…

— Уж не знаю, а только он кинулся раз, а потом, когда я хватил его по башке, еще раз.

— Кто его знает, где он теперь. Живучая бестия, может, уж бог весть куда забежал.

— Как бы не так! Весь топор в черепе у него увяз, далеко ему не уйти!

— Поискать можно. Найдем так найдем, а нет, так дров из лесу захватим.

— С чего это мы его не найдем? — сердился Павел, раздраженный сомнениями соседей.

Идти по двойному следу, проложенному им и Ольгой, было теперь легче, они быстро выбрались на тропинку в зарослях.

— Ну и кровищи же!

— А что я говорил?

— Все в крови, аж на кусты брызгало.

— Понятно, ведь на бегу, да еще из головы!

— Надо же так хватить по башке! Страх глядеть!

— А что было делать? Тут узко, не разминешься с ним. Ведь прямо на нас несся. А клыки! Во какие, будто ножи!

Они осторожно подвигались вперед по замерзшим уже пятнам крови.

— Прямо по тропинке убегал.

— Пока по тропинке, ничего. А кто его знает, куда он потом свернул.

Над лесом послышалось карканье ворон. Мужики невольно все подняли головы, но на небе ничего не было видно.

— В лес свернул.

Они двинулись дальше. Сначала красные пятна на снегу резко бросались в глаза. Затем они стали уменьшаться. Совюков снова одолели сомнения.

— Меньше кровоточить стал.

— Заберется куда-нибудь, залижет раны, а к осени опять придет жрать картошку под деревней.

— Может, ты ему только кожу на голове распластал?

— Из кожи столько крови?

— Бывает… Я как-то палец порезал, сейчас и знака не осталось, а тогда кровь лилась, как из дырявого горшка.

— Вон, глядите! — торжествующе крикнул Павел.

Они увидели большое углубление, обильно политое кровью. Видимо, здесь кабан упал, но у него еще хватило сил подняться и неуверенной, зигзагообразной походкой пойти дальше.

— Слабеет.

— Ну и огромный, ишь как истоптал снег кругом.

— Идите, идите.

Они проваливались в сугробы, ускоряли шаги там, где снег был помельче, обливаясь потом, продирались сквозь чащу. Павел прикрепил ремнем нож к жерди, Совюки сжимали в руках топоры.

Кабаний след вел их извилистой тропинкой на восток, к трясинам. Летом там шумела, как море, буйная, огромная трава и почва подавалась под ногами, но сейчас трясины были скованны морозом, засыпаны снегом, и по ним можно было пройти. Они оставили позади себя приольшинский лес, замерзшее озерцо и очутились в дебрях, где никогда раньше не бывали. Теперь они уже догадывались, куда скрылся раненый кабан. Он бежал в недоступные в летнее время «Нетры», на поросшие лозняком и тростниками островки, утопающие в море трясин, защищенных лесом, ручьями, целой сетью потоков. Летом он был бы недостижим. Но зима заключила против него союз с человеком. Заросшие островки темнели на фоне белой равнины, кабаний след был отчетливо виден. Вот он обошел кругом один островок зарослей и нырнул в другой.

— Ну, мужики, теперь помаленьку, помаленьку.

Они осторожно крались по островку. Но скрип снега раздавался на весь лес, кабан не мог его не слышать.

Следы запутывались. Видимо, зверь некоторое время кружил на месте, раздумывая, где нырнуть в камыши.

— Сюда, сюда, здесь кровь.

Угрожающее хрюканье послышалось прямо перед ними. Они остановились.

— Здесь.

Они шли шаг за шагом, раздвигали лозняк и кустарники, глубоко проваливались в ямы, ухабы, в скрытые под снегом груды гниющих растений и веток.

— Вот он, — сдавленным шепотом сообщил Кузьма.

Теперь его увидели все. В спутанной чаще кустарника, проросшего почерневшим тростником, лежала бурая глыба, огромная и неподвижная, словно обломок скалы. Кабан свалился на бок, его маленькие бегающие глазки горели от боли и ярости. Заметив людей, он рванулся, пытаясь встать на ослабевшие ноги. Окровавленная башка приподнялась, сверкнули огромные желтоватые клыки.

— Вот теперь!

Павел нацелился. Укрепленный на длинной жерди нож позволил нанести удар, не приближаясь к животному. Кабан пронзительно заверещал и еще раз попытался поднять неподвижный зад. Но лезвие ножа снова искало его сердце — и нашло. Животное тяжело рухнуло наземь. Кровавая пена выступила на морде.

— Осторожно, он еще может кинуться! — предостерегал Павел, но Данило подскочил и два раза рубанул по неподвижной голове.

— Мертвый!

— Пудов двадцать будет.

— А то и больше!

— Старый кабан, одиночка…

— Больше того, что Рафанюк осенью убил.

— Куда больше!

— Ну, как же его теперь забрать?

Они было призадумались. До деревни было далеко, лишь теперь, когда добыча уже лежала у их ног, они осознали, как далеко.

— На ветках, что ли, потащим?

— Тяжело будет.

— Что там тяжело, нас четверо!

— Вот поешь сала — сразу сил прибавится!

— Да, сала в нем будет несколько пудов.

— Ну, давайте беритесь. Уже полдень, а то и позже, когда же мы доберемся?

— К деревне даже и лучше ночью подойти, по крайней мере никто не увидит.

Павел с Кузьмой срубили две невысокие сосенки, взвалили на них кабана, прикрепили веревками. Началась мучительная обратная дорога. Ветви цеплялись за скрытые под снегом пеньки, в лесной чаще трудно было пробираться между деревьями. Они тащили добычу, меняясь каждые несколько сот метров. Дорога, казалось, вытягивалась, ей не видно было конца, а за ними на зеленых ветках тащилась коричневая глыба — кабанья туша.

Была уже поздняя ночь, когда они дошли до замерзшей реки. Искрящееся звездами небо сверкало в вышине. Ни один огонек не горел в спящем поселке. Кузьма пошел вперед — как бы все же кого не встретить. Может, Людзик шатается по деревне, может, Хмелянчук за чем-нибудь выполз из дому, а то и кто из крестьян. Приходилось быть осторожными.

Но кругом никого не было. Жестокий мороз все крепчал. Никому не хотелось высовывать нос из дому.

— Вот когда пригодился бы снег, ох, пригодился бы! Засыпал бы следы до утра, — вздохнул Кузьма.

Но на снег никакой надежды не было, и поэтому они долго колесили окружной дорогой, прежде чем свернуть к избе Павла. На их стук в окне тотчас появилось испуганное лицо Ольги. Она узнала отца на фоне белого снега и открыла дверь. Кабана с трудом перетащили через порог.

— Куда мы его денем? В избу?

— А куда ж? В избе лучше всего. Растопи печку, Ольга. Только раньше завесь окно. Надо сейчас же приниматься за работу.

Младший. Совюк пошел спать, остались только Данило и Кузьма. Они связали задние ноги кабана и, перекинув веревку через балку, подтянули его к потолку. Он закачался на веревках, свисая почти до глиняного пола, огромный и темный.