Активная деятельность Якубовича в народовольческой организации привлекла внимание полиции. В 1884 г. он был арестован, заключен в Петропавловскую крепость и по окончании следствия, тянувшегося три года, приговорен «за участие в преступной деятельности противоправительственного сообщества «Русская социально-революционная партия народной воли» к лишению всех прав состояния и смертной казни через повешение, замененной каторжными работами.

Каторгу Якубович отбывал на Каре, Акатуе и Кодинском руднике, а в апреле 1895 года был переведен на поселение в Курган.

Жил Якубович по ул. Канавной, во флигеле, принадлежавшем фельдшеру Новодворову (ныне улица М. Горького, 55; на этом месте сейчас стоит двухэтажный полукаменный дом).

Курган в те годы был небольшим уездным городком с непроезжими от грязи весною и осенью улицами и тучами пыли летом. Монотонно и однообразно проходила жизнь городских обывателей.

Приезд Якубовича вызвал в городе большие толки. К «политическому» присматривались с настороженным любопытством, боясь общением с ним скомпрометировать себя в глазах «начальства». Но радушие и приветливость Якубовича и его жены располагали к себе. В квартире Петра Филипповича стали появляться те, кто особенно интересовался поэзией. Рассказы Якубовича о Петербурге, о встречах с интересными людьми, чтение стихов — все это увлекало, возбуждало мысль, расширяло жизненные впечатления слушателей. От старожилов Кургана, живших по соседству с Якубовичами, и сейчас можно услышать о их простоте, отзывчивости, большой любви к людям.

Многолетнее пребывание в тюрьмах и на каторге подорвало здоровье П. Ф. Якубовича. В Курган он приехал тяжелобольным. Это обстоятельство, а также болезненное состояние сына Дмитрия, родившегося в Кургане в 1897 г., вынуждали его неоднократно обращаться к полиции с просьбой разрешить выезд на лето в деревню. Начиная с 1896 г., П. Ф. Якубович проводил летние месяцы в деревне Крюковой-Лесниковой, расположенной в 30 километрах от Кургана вверх по течению Тобола, в живописной лесной местности. Однако каждый, раз разрешение на выезд приходилось получать с огромным трудом. Причем полицейский надзор обычно усиливался во время пребывания поэта в Лесниковой.

В феврале 1899 г. в связи с арестом политического ссыльного И. М. Зобнина, бывавшего, по донесениям шпиков, у Якубовичей, в квартире последних был произведен обыск. Поскольку, по словам Якубовича, у него «не найдено было ничего подозрительного», он привлекался к дознанию лишь в качестве свидетеля. Но производивший обыск помощник начальника тобольского губернского жандармского управления ротмистр Вонсяцкий вел себя очень грубо и дерзко, и это вынудило Петра Филипповича обратиться в департамент полиции с жалобой на действия Вонсяцкого. Результат оказался для ссыльного самым неожиданным. В секретном отношении департамент полиции Министерства внутренних дел 8 августа 1899 г. сообщил тобольскому губернатору: «По надлежащем расследовании жалоба Якубовича не подтвердилась, а наоборот, оказалось, что квартира названного ссыльного является местом конспиративных собраний поднадзорных и лиц, привлекаемых к дознаниям политического характера, вследствие чего начальник тобольского жандармского управления возбудил ходатайство об удалении Якубовича из г. Кургана». И далее: «Департамент полиции имеет честь покорнейше просить Ваше превосходительство не отказать уведомить, где в настоящее время находится названный ссыльный, присовокупляя, что, ввиду сообщенных полковником Мацкевичем данных о политической неблагонадежности Якубовича, дальнейшее оставление его на жительстве в Кургане представляется нежелательным и равным образом признается нежелательным разрешение названному лицу приписаться в курганские мещане, в случае возбуждения им о том ходатайства»[40].

Сильное нервное расстройство вынудило Якубовича просить разрешения на временный выезд для лечения в Казанскую психиатрическую лечебницу. В телеграмме директора департамента полиции от 21 октября 1899 г. сообщалось тобольскому губернатору: «Ссыльному Кургане Петру Якубовичу с женой Министерством разрешена временная отлучка Казань для лечения»[41].

Рапортом от 29 октября 1899 г. курганский исправник доносил тобольскому губернатору, что П. Ф. Якубовичу и его жене выданы проходные свидетельства для временной отлучки в Казань. В Курган П. Ф. Якубович более не возвращался.

Талант П. Ф. Якубовича-беллетриста с особой силой проявился в очерках «В мире отверженных». Желание рассказать страшную правду о царской каторге, о проблесках человеческого в преступном мире определило, характер и содержание этих очерков.

Первый том очерков был написан летом 1893 года в Акатуйской тюрьме; значительная часть второго тома (глава XIX «Конец «образцовой» Шелаевской тюрьмы») писалась в Кургане. Очерки печатались в журнале «Русское богатство» начиная с сентябрьского номера 1895 г. под псевдонимом Л. Мельшин.

Тема каторги не была новой в русской литературе. В 1861—1862 гг. появились «Записки из мертвого дома» Достоевского. Жизнь ссыльных изображена в некоторых рассказах Короленко («Чудна́я», «Яшка», «Убивец», «Соколинец», «Федор бесприютный», «Черкес»). О жизни и быте поселенцев из каторжан рассказал А. П. Чехов в книге «Остров Сахалин».

Якубович, будучи не только свидетелем, но и лицом пострадавшим, показал быт каторжных «изнутри». Как и «Записки из мертвого дома», очерки Якубовича родились из живых наблюдений, хотя и лишены той глубины психологического анализа, которая отличает произведение Достоевского. Сам автор не претендовал на признание за ними самостоятельного художественного значения. «…Я пишу не художественное произведение, — отмечал он в первоначальном варианте главы «Одиночество», — а правдивую историю действительно пережитого мною и, как живой человек, хотя и старающийся быть беспристрастным, не в силах заключиться в узкие рамки художника»[42].

Однако сразу же после выхода очерков в свет критика справедливо оценила их как произведение художественное, с присущими ему приемами типизации жизненных явлений.

Все очерки, составляющие двухтомник, объединены местом, временем, действия и образом Ивана Николаевича, от имени которого ведется повествование. Рассказчика нельзя полностью отождествлять с автором книги, но во взглядах Ивана Николаевича много авторского, хотя Иван Николаевич более «нейтрален», чем Якубович. Явление это легко объяснимо: автор — «государственный преступник», скрывавшийся под псевдонимом «Л. Мельшин», не мог, конечно, открыто, от своего имени рассказать о виденном и пережитом. Об этом, в частности, писал Якубович из Кургана брату своей жены С. Ф. Франку: «Ты не получишь полного и ясного представления о том, что хотелось мне нарисовать и сказать, так как в подцензурном журнале печатается с большими пропусками»[43].

Иван Николаевич не только умный наблюдатель, глубоко сочувствующий обездоленным людям. Это — активно действующее лицо. Большая любовь к людям определила его отношения с каторжанами. Он хорошо понимает глубокую нравственную испорченность многих из них. Годы, проведенные среди насильников и убийц, и для него были нелегкими. Бывали минуты, когда Иван Николаевич «чувствовал себя почти стариком, бессильным и жалким калекой…». Но вера в жизнь, в человека — побеждает. И он «снова горячо любил мир, где всего несколько часов назад видел одну лишь бесцельную и бессмысленную сутолоку явлений — любил жизнь и людей, которых недавно еще презирал…»[44]. Видя несправедливость тюремной администрации, он открыто встает на сторону каторжан; рискуя навлечь на себя гнев начальства, он горячо настаивает на человеческом отношении к заключенным.

Борьба была неравной. Немало тяжелых минут выпало на долю Ивана Николаевича, судьба которого тоже всецело зависела от произвола тюремной администрации. Его подчас не понимали и те, в чьих интересах он выступал.