Вейренк раздраженно поднялся. Какие еще основы власти? Что за гордый властелин, при чем тут шедшие рядом? Почему сочувствие? И к кому? И кто там побледнел?

Целый час он ходил взад-вперед по комнате и наконец решился.

Без подготовки, объяснений и предлога. Поэтому, когда Камилла открыла дверь, ему не пришлось ничего говорить. Как он с трудом вспоминал потом, она, хоть и знала, что он больше не охраняет ее, не удивилась его приходу, а наоборот, словно испытала облегчение, сознавая, что чему быть, того не миновать. Она встретила его с некоторым смущением, но очень естественно. То, что последовало далее, он помнил лучше. Он вошел и встал перед ней. Обхватил руками ее лицо и сказал — это наверняка были его первые слова, — что он может немедленно уйти. Но оба чувствовали, что назад пути нет и они непременно должны преодолеть этот перевал. Что они все решили и обо всем условились в самый первый день, на лестничной площадке. И что избежать этого не было никакой возможности. Кто кого первый поцеловал? Конечно, он, потому что Камилла, может, и готова была пуститься в авантюру, но все-таки волновалась. Ему не удалось в точности восстановить первые минуты их свидания, он мог только вновь ощутить простое и ясное понимание того, что он у цели. И опять же он сделал десять шагов, отделявшие их от кровати, увлекая ее за собой. Он ушел в четыре утра, обняв ее более сдержанно. Ни ему, ни ей не хотелось комментировать поутру это воссоединение — преднамеренное, желанное, но почти безмолвное.

Когда он вернулся домой, телевизор по-прежнему что-то бурчал. Он выключил его, и серость экрана разом поглотила его стон и горечь.

«Достаточно ль, солдат,

Всего лишь пленницы страстей твоих и пыла,

Чтобы твоя душа о горестях забыла?»

На этом Вейренк уснул.

Камилла же, не гася свет, размышляла, было ли свершение неизбежного ошибкой или правильным решением. В любви лучше жалеть о том, что было, чем о том, чего не было. Только византийцы и их пословицы способны порой чудно уладить все проблемы.

XXI

Наркотделу пришлось разжать мертвую хватку, но Адамберг и сам был готов уже все послать подальше. Дело стопорилось, двери захлопывались перед его носом — куда ни кинь, всё клин.

И чем ему не угодили шведские табуреты — сидишь верхом, как на лошади, свесив ноги. Вполне сносно устроившись, Адамберг смотрел в окно на печальную весну, увязшую в беспросветном небе, совсем как он в своем расследовании. Не любил комиссар сидеть. Проведя час в неподвижности, он испытывал непреодолимую потребность избавиться от мурашек, встать и пойти, хоть по кругу, если идти больше некуда. Высокий табурет и полустоячее состояние открывали перед ним новые горизонты. Болтая ногами, он словно бежал по воздуху, укачивая себя в пустоте, — для витателя в облаках самое то. За его спиной на пенопластовой лежанке дремал Меркаде.

Перегной, скопившийся под ногтями убитых, попал туда, конечно, из могилы. И что с того? Они по-прежнему не знали, кто послал парней в Монруж, что они там выкапывали, на свою беду, за что поплатились жизнью два дня спустя. Адамберг начал день с того, что навел справки о росте медсестры — 1,65. Ни слишком маленькая, ни чересчур высокая, чтобы ее можно было вынести за скобки.

Сведения о покойнице только спутали ему карты. Элизабет Шатель, родом из деревни Вильбоск-сюр-Риль, что в Верхней Нормандии, служила в турагентстве Эвре. И не было там никакого дурно пахнущего туризма, ни экстремальных экспедиций, она торговала безобидными автобусными турами для пенсионеров. С собой в могилу она не унесла никаких погребальных украшений. Обыск дома у Элизабет не выявил ни спрятанных сокровищ, ни особого пристрастия к дорогим побрякушкам. Она жила скромно, не красилась и не наряжалась. Родители подчеркивали ее набожность, намекая, что мужчин она к себе близко не подпускала. О своем автомобиле Элизабет заботилась не больше, чем о себе, за что и поплатилась, разбившись на трехполосном шоссе между Эвре и Вильбоском. Отказали тормоза, и машину подмял под себя грузовик. Что касается последнего знаменательного события в жизни семейства Шатель, то оно восходило к эпохе Революции, когда в семье произошел раскол: одни были на стороне конституционалистов, другие — на стороне неприсягнувших, и кто-то даже поплатился за это жизнью. С тех пор представители двух вражеских течений не общались между собой, даже отдав богу душу, — первых хоронили на кладбище Вильбоск-сюр-Риль, вторых — на купленном участке в Монруже.

Этот мрачный конспект, казалось, исчерпывал всю жизнь Элизабет. У нее не было друзей, да она их и не искала, и секретами похвастаться не могла, поскольку скрывать ей было решительно нечего. Единственное происшествие, нарушившее монотонность ее существования, настигло ее уже в могиле. А в этом, признался себе Адамберг, шевеля ногами между небом и землей, не было никакого смысла. Из-за женщины, на которую никто не взглянул при жизни, погибли два человека, приложившие столько усилий, чтобы добраться до ее головы. Элизабет положили в гроб в больнице Эвре, но никто туда не проникал и ничего ей не подкладывал.

Летучка у «Философов» состоялась в два часа дня, многие еще даже не успели пообедать. Адамбергу на эти пятиминутки было плевать, тем более на то, где они проходили и сколько длились на самом деле. Он преодолел сто метров, отделявшие его от кафе, пытаясь отыскать Вильбоск-сюр-Риль на карте, то и дело складывавшейся на ветру. Данглар ткнул в крохотную точку.

— Вильбоск относится к жандармерии Эвре, — уточнил майор. — Край соломенных крыш и фахверковых стен, да вы там были по соседству, это всего в 15 километрах от вашего Аронкура.

— Какого еще Аронкура? — спросил Адамберг, силясь сложить карту, которая билась в его руках, как парус.

— Там состоялся концерт, на который вы так любезно поехали.

— А, я забыл название деревни. Вы заметили, что дорожные карты, газеты, рубашки и безумные идеи ведут себя одинаково? Стоит их развернуть, уже никогда не сложишь.

— Где вы взяли эту карту?

— В вашем кабинете.

— Дайте я ее уберу. — Данглар обеспокоенно протянул руку.

Он- то как раз любил предметы и идеи, требующие дисциплины. Чуть ли не каждое утро Адамберг успевал просмотреть газету Данглара до его прихода, и тот обнаруживал на своем столе только наспех слепленный ком. За неимением более значительных событий это портило ему настроение. Но против такого беспредела он взбунтоваться не мог, поскольку комиссар приходил в Контору на рассвете, ни разу не упрекнув Данглара в весьма приблизительном соблюдении рабочего расписания.

Полицейские, как обычно, собрались в тесном длинном алькове с двумя большими витражами. Проникавший сквозь них свет окрашивал лица присутствующих в синие, зеленые и красные тона, в зависимости от того, кто где сидел. Данглар, который считал эти витражи страшным уродством и не желал сидеть с синим лицом, всегда устраивался спиной к окнам.

— Где Ноэль? — спросил Мордан.

— У него стажировка на берегах Сены, — объяснил комиссар, усаживаясь.

— Чем он занят?

— Изучает чаек.

— Жизнь богаче схем, — мягко заметил Вуазне, снисходительный позитивист и зоолог.

— Богаче, — согласился Адамберг, выложив на стол пачку ксерокопий. — На этой неделе будем действовать логично. Я подготовил вам путевой лист с новым описанием убийцы. Будем исходить из того, что это женщина в возрасте, ростом около 1,62, без особых примет, носит, возможно, синие кожаные туфли и имеет некоторые познания в медицине. Начинаем все сначала, на блошином рынке, основываясь на этих данных. Разделитесь на четыре группы, у каждого должны быть при себе снимки медсестры Клер Ланжевен, на счету которой тридцать три убийства.

— Ангел смерти? — спросил Меркаде, допивая третью чашку кофе, чтобы продержаться. — Она разве не в тюрьме?

— Уже нет. Переступила через труп охранника десять месяцев назад и улетучилась. Возможно, она высадилась по ту сторону Ла-Манша или вернулась во Францию. Фотографии показывайте, только когда все выспросите, не давите на свидетелей. Это просто гипотеза, тень, не более того.