* * *
1
Куда пойти? Кому сказать: встречайте!?
Кого назвать по имени, по отчеству?..
Опять весь день в окно кричали чайки,
а им в ответ молчало одиночество.
Все номера в мобильнике из прошлого!
Все адреса в блокноте из минувшего!..
Плывёт по Волге льдин весенних крошево,
как поминанье время затонувшего.
И с ними память пухнет, как утопленник,
несомый к морю силой половодия...
Но страсть, что в дни былые не рассоплена,
для сердца ищет новые угодия!
2
Одиночество — это награда,
это ночь среди спящих куртин
в глубине Гефсиманского сада,
когда с Богом один на один.
60
* * *
Старого квартала диоген
греется у дома на скамейке.
Штукатурка падает со стен,
пропиты последние копейки...
Впрочем, есть картошка, сухари,
пенсия грядёт через неделю.
—"Нет, что ты, милок, не говори,
а народ-то русский, как Емеля,—
надо, чтобы щука помогла
или, скажем, скатерть-самобранка.
Что копить деньгу через дела?
Вырастут детишки — спустят в пьянках!
Вот возьмём Гордеева Фому..."
Трудно спорить мне с тобой, философ,
я и сам лет тридцать не пойму,
что в нас от варягов, что от росов:
викингов прямые паруса,
распростёртость азиатской лени
и царьградских гимнов небеса —
всё смешалось в сонме поколений.
Потому-то и не преклоню
перед чуждым идолом колена!
Я и сам на этот мир смотрю
с ласковой усмешкой Диогена.
ИЗ СЕНЕКИ
Надел мой невелик. Доход мой скромен,
но честен, что внушает мне покой.
Я в помыслах своих не вероломен,
чинов не жажду, не прельщён войной.
61
Что почести и роскошь? — Пыль и глина!
Мне ценности другие по плечу:
быть Рима откровенным гражданином
и жить всю жизнь лишь так, как я хочу!
* * *
В сорок лет, заседев бородою,
я себя оглядел и спросил:
было ль что-либо сердцу святое
в подлой жизни, которой я жил?
Что не смел оскорбить ненароком,
продираясь сквозь заросли лет,
на презренье, хоть лёгким, намёком?
И ответил, бесстыдствуя: нет!
Нет людей, не обиженных мною,
среди тех, кого сердцем любил;
нет дверей, что не пнул я ногою;
нет могил, что сомненьем не взрыл;
нет и слов, что не пачкал я ложью...
Потому-то в сезоны дождей
так люблю я топтать бездорожье
осовелых лугов и полей.
Там в ответ на судьбы моей повесть
шелестит дождевая вода:
"Не отмоешь уставшую совесть,
не вернёшь молодого стыда.
Но, внимания Бога не стоя,
по весне иль в ноябрьскую слизь
вдруг прозреешь ты сердцу святое
в лике смерти, карающей жизнь".
62
ШЕПОТОК
За окошком апрель тянет к звёздам ладони...
Задрожал телефон. Шепоток в телефоне,
без шипенья молвы, без зиянья секрета,
словно в гости дитя с ожиданьем совета.
То ли я виноват, то ль она виновата,
что ко мне, как сестра, ну а я ближе брата;
и в ручьях голосов вместо музыки страсти,
как кошачьим хвостом, шепоток соучастья...
Разнополая дружба порой, как могила,—
ведь почти что любил! и почти что любила!
Но зачем-то тела не коснулись друг-друга,
а теперь не сойти с заведённого круга;
и никак не сотрёт лет седеющих ластик,
что считалась моей среди всех одноклассниц...
Любим мы на Руси, где полгода метели,
жить в нетронутом сердце, как в вечном апреле.
ПЕРВОМАЙ НА ВОЛГЕ
Льдина плачет на жёлтый песок,
перезревшая майская льдина,
вся в прожилках с ребра, нелюдима,
как старуха у бездны дорог.
На откосе блестят, как желтки,
первоцветов густые соцветья.
Над пластиночной рябью реки
чайки ловят чуть слышимый ветер:
взмоют в высь и парят, раскрыля
руки в перьях, спадают отлого…
63
Эти воздух, вода и земля —
только с ними я чувствую Бога!
ЧЕРЁМУХА ЦВЕТЁТ
И над каждым трущобным двором,
глядя в грязь вековой нищеты,
полыхнули сверкающим льдом
плотно сжатые в гроздья цветы.
Подними к ним завистливый взгляд,
раскалённый до блеска весной,
и они тебя вновь ослепят
непорочной своей белизной.
Ты и сам был когда-то таким
среди этих трущобных дворов;
закоптил тебя жизненный дым,
запылили дорожки ковров.
Но осталась весёлая боль
о ненайденном кладе судьбы,
словно неба флажок голубой
на ржавеющем древке трубы!
* * *
... из жизни души, торопящейся к устью
по дня перекатам и омутам ночи,
ценю я всё больше с отрадною грустью
заливы молчаний, плоты одиночеств.
Старуха на лавке под ясенной сенью
в июльском тепле греет ломкие кости
64
и веет от лика возвышенной тенью,
как тихою славой на сельском погосте.
Мальчонка, коленками в травы врастая,
следит за работой семьи муравьиной
и бабочки света из глаз вылетают,
лужайка светлеет от думы невинной.
Вот юная женщина, белая роза,
склоняется нежно над дитяткой спящей
и будущих лет ароматные росы
мерцают в глазах над землёй настоящей.
В нас вечное время врастает сквозь пятки
и мысли любви распускает, как кроны,
и входят в порядок в земном беспорядке
разлуки и встречи, суда и вагоны.
И даже сквозь ночь похоронных процессий,
несущих по улицам траур мелодий,
из семени слёз и литаврных рецессий
лишь новое, вечное, время восходит!
СИНИЧКА
— Я ростом убога и спинка с горбом,
а руки и ноги, как спички.
Пленённая жизнь в моём теле худом
трепещет, как в клетке синичка,
дрожит и трепещет, но всё же поёт,
своим каждым пёрышком рада,
65
что дождик щебечет, что ветер несёт
сиренью из сада,
что парни спешат по влюблённым делам
красиво под нашим окошком,
что ночью котят родила
в подъезде приблудная кошка...
Мы с бабками выкормим этих котят.
Меня все соседки жалеют,
что спинка горбата, что ручки болят,
что ножки ночами немеют.
Ничтожная жалость! Ведь птичка поёт —
пусть в клетке, — поёт и играет;
и счастлив не тот, кто красиво живёт,
а тот, кто светло умирает.
ЛАСТОЧКИ
Воздуха плаватели, ветра ловители,
вы с высоты город сразу весь видите:
каждую улочку, каждую булочку,
каждую тлю, что идёт на прогулочку...
Но никогда на асфальт вы не сядите,
словно с землёй от рожденья не ладите,
словно из облачных тканей и света
божью одежду кроите всё лето.
66
СОНЕТ НОЧИ
Космата ночь. Космата и смугла.
Бьёт дрожь её в прошитых ливнем кронах.
Гудят сквозь тьму ветра-колокола