Анатолий СМИРНОВ

 ПРЕДОЩУЩЕНЬЯ

      Стихотворения

 

 

 

       

   Анатолий СМИРНОВ

 ПРЕДОЩУЩЕНЬЯ

     Стихотворения

 

 

 

 

 

        Ярославль               2012

 

УДК 82-1

ББК 84 /2 Рос=Рус/ 6-44

 C50

C 50 Анатолий Смирнов. Предощущенья: Стихотворения —Ярославль: Издательский дом «Печать», 2011 -92 стр.

ISBN  978-5-9902377-9-5

От автора: в стихотворениях этой книги  много бытовых реалий, которые следует отнести скорее к журналистике, чем к поэзии. Но глубинные  изменения, происходившие     в российском обществе в последние десятилетия прошлого века и начале нынешнего,

во многом и видны  через эти реалии. В целом же основной темой книги, как и в предыдущих моих сборниках —"Осенний человек"/1996 г./ и "Скверы"/2010 г./ — является тема бытия  простого человека в непростых условиях русской действительности.

ISBN  978-5-9902377-9-5

© Смирнов А.П., 2011

©Издательский дом «Печать», 2011 

Но слышу, слышу лисий хвост

след заметающего времени.

 

*   *   *

Защемило в груди от печали

по грядущим таинственным дням,

как в далёком и юном начале,

где я жил ощущеньем огня.

Полыхало за дверцею в печке,

полыхало и выло, как зверь;

а косматая ночь на крылечке

когтем ветра царапала дверь,

и небесные чёрные силы

в снег вжимали продутый барак

так, что злей и угрюмей могилы

был к окну присосавшийся мрак.

Но гудело и ухало в сердце

пламя чувств, не имевших имён,

и казалось: открой только дверцу —

будет сердцем весь мир озарён...

А теперь впрок имён мне хватает,

чтобы чувства уложить в постель

и не пламя в груди полыхает,

а загробного мира метель;

за окошком смущённые тени

убегают во мглу фонарей...

Так откуда же это щемленье

о непрожитой жизни моей?

3

      ВРЕМЯ    БАРХАТНЫХ ЗНАМЁН

 

   РЫБИНСК 

Мотор скворчит, как жир на сковородке;

водитель хмуро курит "кэмел" свой;

стоят деревья в выцветших пилотках

вдоль улиц, словно лагерный конвой.

За ним мелькают зданья, светофоры,

а впереди асфальт уходит в синь...

Как невелик, однако, этот город

из окон перелётного такси!

Он больше мне в щербатых тротуарах,

во встречных взглядах серо-синих глаз —

во всём, что я случайно и недаром

в амбарах скряги-памяти запас.

Вот вытащишь какую-нибудь рухлядь —

плетённый стул, луну, осколок дня —

и чувства дрожевое тесто пухнет,

шипит и просит формы и огня.

ИНВАЛИД

У базарных ворот, при дороге,

ниже всех проходящих людей

он торчал, абсолютно безногий,

над убогой каталкой своей —

на подшипниках грубые доски —

и темнее асфальта ладонь,

         4

а в губах — перламутра полоски,

из Берлина губная гармонь.

Бородатый, хмельной, полужуткий,

лбом со шрамом к асфальту клонясь,

выдувал он о сопках манжурских

на дрожащей гармонике вальс...

Рядом бодро галдели старухи,

предлагали укроп и лучок,

но отец, пошептав мне на ухо,

в руку толстый совал пятачок.

Подходил я к изнанке берета,

раскрывал вдруг вспотевший кулак

и на горстку потёртых монеток

опускал осторожно пятак,

и к отцу отбегал, что в сторонке

поджидал со стыдом на лице;

а у бабки в шкафу — похоронка,

что пришла до меня, об отце...

Пробивные хрущёвские годы

снова храмы громили окрест

и оттаявший запах свободы

замерзал, как предутренний лес;

прорастало российское пьянство

в подворотне, в скверу, в гараже...

Но и бледный росток христианства

прорастал в моей бедной душе!

1960-ые

О, дух годов шестидесятых,

ты — вкус китовой колбасы

и репродукторов раскаты

о птицах звёздной полосы!

       5

Ворвался в дом наш телевизор

и мир расширился для глаз,

любой кумир стал грозно близко:

Стрельцов, Альметов — вижу вас!

Росли дома, росли заводы

вокруг и в тундровой дали,

и очереди за водкой

во дни получек всё росли.

В тени дворов на лавках тесных

и вдоль канав, где трав приют,

ругал безмозглость власти честно

подвыпивший рабочий люд;

и в гранях стопок толстопузых

над хлебом, килькой и лучком

уже зиял всего Союза

сверхтектонический разлом.

УРОК

Тротуары дощатые, угольный шлак

на дорогах и запах барака,—

здесь недавно хмурел "Волгострой — Волголаг";

в нашем детстве  есть тень от ГУЛАГа...

То ли правду сказать, то ли ложью покрыть

наказуемый друга проступок?

В восемь лет этот выбор не просто свершить,

если Славка молчит очень глупо,

а в разбитом окне, словно ворон, сосед

клювом водит в предчувствьи поживы;

он к тому же ещё и в три звёздочки мент,

      6

а у Славки папаша паршивый:

гвоздь его воспитанья — армейский ремень...

Но мне лгать ещё не приходилось:

наползает на щёки пунцовая тень,

Славку жалко... И вдруг, словно милость,

из барака напротив старуха идёт

и менту:"Что ты мучишь детишек?

Сорванцы с Техучастка бежали и вот

всё каменьями да в воробьишек".

Закрывает сосед чёрный клюв за окном;

погрозив Славке пальцем, старуха

убредает в барак свой, стуча посошком;

мы бежим за сарайки, где глухо.

Славка грязные слёзы стирает со щёк,

бьют под майкой костяшками рёбра...

Встретил Славку недавно, он помнит урок:

правду всю говори только добрым.

НАТАШКА

В дни детства всё мне было в радость:

и свист скворца, и шарк шагов,

и лёд черёмухи над садом

под грозным блеском облаков...

Я был наивен, как букашка,

и беззаботен, как цветок,

но одноклассницу Наташку

поцеловал, любя, в висок

и застеснялся,— кто ж не знает

всю глупость мальчиков благих...

Теперь она внучат качает,

понятно, вовсе не моих.

        7

Но улыбается при встрече

всей глубиной зелёных глаз

и вспоминаю я тот вечер:

Весну. Скамейку. Третий класс.

ПОХОРОНЫ 1960-ых

Память детства верней, чем любые венчальные кольца;

обручённые с детством, мы с ним проживаем судьбу...

Умирал человек, даже если последний пропойца,

обмывали его, одевали, покоя в гробу.

Если нет своего, то соседи несли пиджачишко,