- Нет, нет, это не годится. - И Табита, хитро улыбаясь, качает головой.

Молодая женщина спрашивает чуть раздраженно: - Вы боитесь, что мы будем ссориться?

- Что ты, Кит, зачем же. Кем-кем, а надоедливой свекровью я твердо решила не быть. Но именно поэтому не надо мне жить слишком близко.

- А вам не кажется, что такие понятия немножко устарели?

И в самом деле, Кит держится так дружелюбно и добродушно, так обо всем советуется с Табитой, что ее сопротивления хватает ненадолго. Она снимает квартиру - четвертый этаж, две комнаты с кухней - в чудесном уголке близ собора. «В конце концов, - рассуждает она, - положение-то исключительное, мне придется стать для Кит почти что матерью».

Кит круглая сирота, свадьбу будут справлять в доме ее незамужней тетки, а о приданом никто еще и не подумал. Кит даже удивилась, почему Табита не допускает и мысли, что можно венчаться в старом платье. Однако покорно позволяет таскать себя по магазинам и ласково улыбается, когда Табита в какой-то примерочной разрывается между тремя вечерними платьями - одно простовато, другое слишком прозрачное, третье очень уж розовое.

- Наказание с этими магазинами, - говорит Табита, кружа, как беспокойное насекомое, вокруг девушки, а та стоит, как статуя в нижней юбке, скрестив на груди мускулистые руки, и терпеливо ждет, чтобы ее одели и раздели, закололи и раскололи. - Знаешь, Кит, милая, пожалуй, возьмем все-таки шифоновое. Ну да, оно дорогое и не так нарядно, как то синее, но зато выпустить его будет легче других.

- Выпустить? Ах да, это на предмет материнства.

- Ты же сама говоришь, что не хочешь тратить много денег.

- Но детей никаких не будет.

Табита в тревоге. - Кит, милая, что-нибудь неладно?

- Нет, просто мы решили не заводить детей. Джон вполне со мною согласен.

- Решили?! Но это же... - Она так потрясена, что чуть не сказала «грешно». Она уставилась на Кит, словно у этой крепкой, спокойной молодой женщины вдруг выросли рожки.

- С вашей стороны это было бы ошибкой, - говорит Кит, как всегда серьезно, возражая на невысказанный укор Табиты. - Мы с Джеком все это подробно обговорили. Вы слышали лекцию, которую доктор Фулджем читала в прошлом году в Женской студенческой ассоциации? Ах нет, вы ведь тогда были в Сэнкоме. Ну так вот, Дороти Фулджем признанный авторитет, а она принципиальная противница семьи как таковой.

- Но что же будет, если ни у кого не будет детей?

- Доктор Фулджем считает, что Англия и так перенаселена, а образованных женщин у нас слишком мало. Она считает, что женщина, получив высшее образование, не должна расходовать себя на семью и домашнюю работу.

И вдруг, меняя тон, взывает к Табите, как женщина к женщине: - Ведь вы же сами хотели, чтобы мы получили право голоса. А новый закон налагает на нас особую ответственность, доктор Фулджем так блестяще это разъяснила. Нужно держать в узде всю эту муть.

- Какую муть?

- Импульсы, инстинкты, секс. Все то, из-за чего считалось, что мы не можем быть ответственными членами общества.

Табита до того ошеломлена, что не находит слов, и пальцы ее дрожат, складывая шифоновое платье. А позже, по дороге домой, ее охватывает ужас. Вспоминается все, что она слышала про новые диковинные взгляды на секс и семью. В России, говорят, браки упразднили, а аборты разрешены законом. По всей Европе молодые сожительствуют без брака, а те, что женаты, словно ищут для этого оправданий. Юбки носят все короче, женщины хотят быть похожи на мальчиков - стриженые, плоскогрудые. И все толкуют про секс, потому что какой-то профессор из Вены объявил, что в основе всех идей, какие есть в мире, всех религий, всех искусств лежит секс или его извращения.

«Но ведь Кит умница, - утешает себя Табита, - не может быть, чтобы она серьезно верила в эту чушь. Как может женщина не хотеть детей? Как может она выйти замуж и отказаться рожать?»

Однако страх не покидает ее. Словно под ее веру ведется подкоп. Словно она радостно строила дом на камне, и вдруг нате вам - землетрясение.

Не выдержав, она идет к Джону. Со времени его помолвки с ним стало труднее, но она приступает без обиняков: - Джон, что это за разговоры, чтобы не иметь детей?

- Да, мы решили, что лучше не надо. Квартира тесная, и оба мы будем страшно заняты. Причем не только в колледже. Кит обещала еще провести для городского совета исследование о семейных бюджетах.

- Но, Джон... - Она опять едва не вскричала, что замышлять бездетный брак грешно, чудовищно, но, встретив недовольный взгляд Джона, произносит только: - Это так странно...

- Почему, мама? Мне кажется, что как-то планировать свою жизнь - это вполне разумно.

И Табита умолкает. Но почему-то ей стало легче. Может быть, потому, что она привыкла считать Джона ребенком в житейских вопросах, у нее и от этого разговора осталось впечатление, что все это - ребячество. Она думает: «Ребята любят строить планы, но все это чушь».

Вера ее возвращается. Более того, во время медового месяца, который молодые по выбору Кэйт проводят в Альпах, она вздрагивает от каждого звонка и волнуется за своих неродившихся внучат не меньше, чем за сына и невестку. Она не говорит себе: «Если они погибнут в горах, у меня не будет внуков и жизнь потеряет всякий смысл», но чувствует это.

Призывая божие благословение на «возлюбленного сына моего и дочь», она молится о целой семье.

И молитва ее услышана. После возвращения молодых Табита радуется, что она так близко от них: они сразу с головой уходят в работу, и ее помощь требуется каждый день - купить, заштопать, даже сготовить и постирать. Она примечает, что по утрам Кит выходит в столовую бледная и отказывается от кофе. Сама она объясняет это переутомлением, но Табита, оставшись на кухне одна перед горой грязной посуды, смеется торжествующим смехом. Она радуется не только за себя, она думает: «Ну конечно же, это было нелепо. Зря я боялась. Бедняжки, какие же они глупые. И какое счастье, что людям не дано самим решать эти вещи».

Она вздохнула свободно, снова уверовала в конечную незыблемость мира и потому легко прощает невестке ее ребячество. А Кит, очевидно, переживает свою беременность как позор, как предательство. Она все больше стесняется своей округлившейся фигуры, почти не выходит из дому, прячется от людей, как прокаженная.

Табита боится одного - как бы она не переборщила и эта чушь не отразилась на ее отношении к ребенку. Но нет, едва он родился. Кит словно подменили, теперь она трактует весь этот эпизод с научной точки зрения, говорит о нем даже грубо. И детскую она устраивает строго по науке, и обязанности свои выполняет добросовестно до педантичности.

Но кроме того, она полна решимости доказать, что материнство можно совместить и с более важными обязанностями. Очень скоро она возвращается в свою канцелярию, к своим совещаниям. Джон тоже занят по горло и почти не успевает полюбоваться дочкой, которая не дает ему спать по ночам.

Так и получается, что весь уход за ребенком ложится на Табиту - ведь других дел у нее нет, а для более образованной женщины, как логично рассуждает Кит, это лишняя трата времени.

И Табите приходится напоминать себе, что ее внучка, нареченная Нэнси, на редкость некрасивая девочка, - вовсе не чудо природы. «Золотко мое, говорит она себе, - ну конечно, она самый обыкновенный ребенок. И нечего с ней носиться. Презираю неразумных бабушек».

Но ведет она себя неразумно. Взирает на младенца как на чудо, смеется, щекочет безответные пяточки, любуется ножками, пальчиками на руках, похожими на крошечные белые морковки, глупо сюсюкает и воркует. Вся квартира для нее преобразилась - стала домашним очагом, святилищем.

И с каким ликованием, с каким глубоким проникновением в смысл вспоминает она псалом «Благословен господь бог Израилев, ибо посетил народ свой и избавил его от всех скорбей».

«Да, - думает Табита, - бог есть любовь». И мир ее снова стал прочным, возродился в любви. Джон обрел счастье в любимой работе и в жене. Он миновал опасные рифы брака и достиг тихой пристани. Главное - он спустился с облаков, от греховных безумств и увлечений, в реальный мир, в мир Табиты. У него есть семья.