- Ты что, Тибби, не узнаешь меня? - Он берет ее за локоть. - Ни чуточки не изменилась. Все такая же молодая и красивая. Вот что значит спокойная жизнь.
Табита отступает, и вдруг у нее срывается вопрос: - Ты получил мое письмо из Франции? Или не удосужился прочесть?
- О чем ты. Пупс? Когда ты мне писала? Ах да, ведь у тебя кто-то родился. - Бонсер явно гордится своей памятью. - Ну, как она? Надеюсь, вся в тебя?
- Это мальчик. И не такой уж маленький.
- Ну конечно. Сколько лет-то прошло - пять, семь, восемь? Но ты бы выпила. Глотни чего-нибудь, не пожалеешь.
- Мне, пожалуй, лучше уйти, - говорит Буль, сконфуженный тем, что стал свидетелем столь интимного разговора. - Я могу посидеть на лестнице.
- Мне некогда, - строго произносит Табита. - Я жду гостей.
Бонсер наливает в стакан чистого виски и сует ей в руку. - Да на тебе лица нет, Пупс. Выпьем-ка за прежние деньки. Хорошо мы с тобой пожили. Я это время никогда не забуду. Глупые были, что и говорить. И денежки у тебя так и летели, но я за это на тебя не обижался. Что ты знала о жизни? Смех, да и только, как ты за ту первую неделю просветилась. Что ни говори, а старосветское воспитание девушке на пользу. Если что и может удержать ее на верном пути, так это религия, всякий там ад и вечное проклятие, да еще хорошие манеры. Ты куда отдала нашу малышку? Ее бы в монастырскую школу...
- Я же тебе сказала, Дик, это мальчик. Его зовут Ричард Джон.
- Мальчик? Вот умора, только что была девочка. - И, зорко глянув на Табиту, продолжает: - Я рад, что мальчик. Да, мальчик лучше. Хотел бы я его повидать. Он уже в школе?
- Конечно. В закрытой школе. Только что начал латынь.
- И правильно. Для мальчика классические языки - самое милое дело. А сынишка у нас должен быть умный - в моей семье ума не занимать стать.
Табита думает: «Ему и дела нет до Джонни».
На лестнице слышатся шаги, и она делает шаг к двери.
- Прости, но мне надо идти - у меня гости.
- И я с тобой.
- Нет, Дик, в свою квартиру я не могу тебя пригласить.
- Это почему? - Он бросает на нее свирепый взгляд. - Ты уж не собираешься ли снова дать мне по шапке?
- Не пугай меня, Дик. Это нелепо.
Она гордо выплывает из комнаты и со всех ног мчится наверх. «Он забыл, что я уже не глупенькая девочка. Но какой удивленный вид у него был!» Она смеется, и смех готов обернуться слезами. «Что со мной? Неужели я разочарована? А чего я могла ожидать?»
Однако разбираться в своих чувствах ей недосуг. В гостиной собралось уже семь человек, у Сторджа галстук съехал набок, и его укоризненный взгляд, означающий: «На кого ты меня покинула?», возвращает ее к исполнению светских обязанностей.
43
И, вооруженная многолетним опытом, она не только владеет собой, но и радуется своему умению. Так же уверенно, как дала отпор Бонсеру, она теперь обозревает поле боя. Мэнклоу, улыбаясь во весь рот, принимает поздравления лорда Дакета, магната грошовой прессы; леди Дакет беседует с низеньким румяным человечком, миллионером-заводчиком, новым знакомым Сторджа, чью фамилию Табита никак не может запомнить. Он трещит как сорока, то и дело обращаясь к Гриллеру, но тот все изгибается в сторону леди Дакет, словно говоря: «Мы понимаем друг друга». Дьюпарк в очень грязной рубашке стоит, прислонившись к стене и сердито поглядывая на Мэнклоу; леди Чадворт в живописной позе с восторгом разглядывает нового Писсарро.
Табита, догадавшись, что ей скучно, спешит на выручку и представляет ей мистера Доби, «чьи новые работы шокировали всех критиков».
Потом она решает заняться Дьюпарком. Но Дьюпарк взбешен. - Неужели Фред не понимает, что делает? Или он действительно хочет революции? Или он сошел с ума? Или все посходили с ума?
Табита улыбается, берет его за рукав. - Фред не видел этой статьи. «Бедняга, - думает она, - вот уж кто одряхлел. Он стареет еще быстрее, чем Фред. Из-за этой войны все старики постарели на десять лет, а молодые превратились в мальчишек». И в самом деле, два молодых военных, недавно вернувшихся из Южной Африки, фамильярно хлопают Мэнклоу по спине.
Гостей прибывает. Сборище многолюднее обычного, и по всему видно, что произошло важное событие. Лица пылают, голоса звучат громче и оживленнее так люди, которым все современное в науке, искусстве, моде хорошо известно и уже немного прискучило, всегда радуются новой сенсации. Ибо Мэнклоу удалось придать этому номеру «Бэнксайда» ярко выраженную политическую окраску. Под самым носом у Сторджа он протащил две статьи: «Смерть мертвых» с резкой критикой покойной королевы и «Sozialismus», напугавшую даже радикалов; а его обзор 90-х годов возмутил всех интеллигентов старше сорока лет.
Длинное желтое лицо мисс Пуллен, в чем-то убеждающей Ринча, нервно подергивается. Уже много лет ее не видели такой возбужденной.
А Ринч слушает ее с почтительным выражением посла великой державы, но взгляд его устремлен куда-то вдаль, как то бывает и с самыми почтительными послами. Его озадачили новые работы Доби, изображающие Семь Смертных Грехов под названиями Рационализм, Воздержанность, Бережливость, Скромность, Раскаяние, Осмотрительность и Целомудрие. Взгляд его, отрываясь от мисс Пуллен, словно вопрошает: «А верно ли, что Доби содействует Духовному Благу?»
Табита бросает ему мимоходом: «Эти вещи Доби - лучшее из всего, что он создал». Щеки банкира вспыхивают от ее улыбки. Она сегодня особенно хороша, потому что всеми нервами чувствует: одержана большая победа. «На этот раз мы кое-чего добились. Я так и знала, что Мэнклоу нас спасет».
И заметив Сторджа - весь взмок от радости, а галстук съехал еще дальше вбок, - мягко касается его руки. «Поздравляю!» И на минуту проникается к нему нежностью.
- Поразительно! - Он сконфуженно озирается по сторонам. - Дакет говорит, что мы делаем историю.
Внезапно из толпы выскакивает низенький румяный миллионер и хватает Сторджа за плечо. - Национализировать банки? Не может быть, чтобы вы этого хотели, Стордж. А как же кредит?
Старый Дьюпарк тоже протискивается к герою дня. - Черт возьми, Стордж, ваш журнал - рассадник анархизма. Разрушить империю? Да вы знаете, что бывает, когда разрушаются империи? Или вы давно не перечитывали Бэкона? Хотите, чтобы весь мир охватили войны, побоища, страдания, нищета?
Табита только улыбается в ответ на эти нападки. Триумф «Бэнксайда» она воспринимает как успехи ребенка и не вдумывается в его причины. Стордж более критичен. Позже он ей жалуется: - Эти политические статьи... Мэнклоу изменил их в корректуре, очень ухудшил.
Табите это известно, она сама ловчила с гранками, чтобы не обидеть ни одного из своих двух господ, и она весело отвечает: - Но они так всех заинтересовали, они произвели сенсацию.
- Такие сенсации нам не нужны, Берти. В следующий раз надо быть осторожнее. И имей в виду, насчет политического климата в Англии Мэнклоу ошибается. Ему бы следовало поговорить кое с кем из моих знакомых в правительстве.
Чтобы придать себе уверенности, он отмечает, что мир и богатство Англии сейчас обеспечены, как никогда. Коммунизм не поднимал голову с 1870 года. Ирландский вопрос разрешен скупкой земель, раздачей земли крестьянам. Никто не хочет беспорядков. Я считаю, что ключ к нашему столетию уже подобран: развитие науки, всеобщее процветание, а значит - мир.
Табита, которая, как истая жена, уже привыкла не слушать Сторджа, отвечает бодрым, успокоительным тоном: - Бедный мистер Дьюпарк, какой он реакционер. И завидует Мэнклоу. Как ты думаешь, не повысить ли Мэнклоу оклад?
Момент выбран удачно, Стордж не возражает. Мало того, через неделю, убедившись, что его успех вполне реален, он сам предлагает еще и выплатить Мэнклоу премию.
Но тем временем лорд Дакет пригласил Мэнклоу на пост редактора новой вечерней газетки «Прогресс» с окладом, далеко превосходящим возможности Сторджа. И поскольку это отвечает давнишним чаяниям Мэнклоу, он недолго думая согласился. Негодование в стане «Бэнксайда» его только сердит. «Неужто они не понимают, что давно умерли? А почему? Потому что не желают видеть того, что творится у них под носом». Бэнксайдеров такое суждение приводит в еще пущую ярость. Гнев рождает энергию. «Туда ему и дорога», говорит Стордж и учреждает новый комитет в составе Ринча, Буля и Дьюпарка. Изыскиваются средства для нового «Бэнксайда», призванного затмить великолепием прежний и заставить Мэнклоу прочувствовать свое предательство.