- Вот, взгляните, - говорит она как-то раз, протягивая ему новый журнал небольшого формата. - Я давно хотела вам показать. Очень неплохо, и издание обошлось всего в пятьсот фунтов.

Табите, которая год назад не решилась бы истратить целый фунт на шляпку, пятьсот фунтов уже кажутся мелочью.

Стордж после отвратительного вечера, проведенного с приятелями Мэнклоу, решается выказать неудовольствие. - Милая Берти, пятьсот фунтов - это только начало. Тратить деньги можно и более приятными способами, а я и так ухлопал их достаточно, мало что получив взамен.

Табита, вскинув голову, уточняет: - То есть на меня?

- Да нет, на то символистское обозрение. Право же, дорогая, довольно с меня разговоров об издании журнала. Надоело.

- Вы хотите сказать, что это я вам надоела. Пожалуйста, не спорьте. Какой еще смысл могут иметь ваши слова? - Она явно ведет дело к ссоре.

Но Стордж, помня совет Джобсона, решительно направляется к двери. Извините, но мне пора.

- А разве вы не собирались остаться?

Ее удивление придает ему твердости. - Я передумал. - Весь дрожа от ярости и тревоги, он едет ночевать в свой клуб. «Нет, больше я этого не потерплю. Это ни на что не похоже».

26

Он не нарадуется тому, каким успешным оказался этот маневр. В понедельник утром в конторе он получает от Табиты письмо с приглашением к обеду - у нее сегодня будет вкусный обед. И в постскриптуме добавлено: «Или после обеда. Но жду обязательно. Про журнал разговоров не будет. Сожалею, что столько с ним приставала».

Стордж, торжествуя, пишет в ответ, что постарается приехать после обеда. Как истинный победитель, он великодушен, но не слаб. Он едет к ней, но едет поздно и в квартиру входит изящно-горделивой походкой - так и видно, что после стольких унижений он и сам это сознает. Табиту он застает в капоте и слегка этим озадачен. Как трагедийная королева, она стоит неподвижно, пока он не закрыл за собою дверь, а тогда произносит, подчеркивая каждое слово: - Мистер Джобсон говорит, что я плохо с вами обращаюсь и вам это надоело.

Стордж уже всполошился. Он чувствует, что взятый им твердый курс не дал ожидаемых результатов. Он отвечает, что всем, решительно всем доволен.

Но Табита хмурится презрительно и надменно. - Я не желаю, чтобы мистер Джобсон называл меня хапугой. Это неправда. Я отлично понимаю, что вы за меня заплатили, но просто думала, что, когда товар вам понадобится, вы его возьмете. - И добавляет с убийственным сарказмом: - Надеюсь, вы не считаете меня _респектабельной_ особой.

Стордж, возмущенный такой грубостью, кричит, что она неверно истолковала его чувства, что Джобсон вмешивается не в свое дело. Но Табита уже удалилась в спальню, и через полчаса несчастный слышит, что она его зовет. И он терзается, не зная, как поступить - устоять и тем до конца обострить и без того мучительную ситуацию или послушаться и создать новую ситуацию, еще более мучительную. Он проклинает тот час, когда последовал совету Джобсона. Он думает: «Возможно, я проявил слабость. Возможно, она мной помыкает. Но не могу я себя переделать, и положение это ужасно. А главное - ей даже невдомек, какое здание она разрушает, к чему хочет свести наши отношения. Слишком она молода, слишком примитивна, она сама не понимает, что делает».

Опять он слышит зов Табиты - повелительный, раздраженный. И, так и не приняв никакого решения, безнадежно махнув рукой, уступает чужой, менее щепетильной воле.

В спальне полная тьма, он пробирается ощупью, под градом окриков: «Не свалите столик! Осторожно, там часы!» Он весь вспотел от страха, а еще больше от стыда, ибо отнюдь не уверен в удаче. Но видимо, скромность Табиты столь же условна, как и ее взгляд на всю процедуру. Она принимает его с властной энергией, еще более пугающей, чем ее ультиматум. Она восклицает: «Не желаю больше видеть мистера Джобсона?», я бедняга кажется себе всего лишь орудием мести. Но в ответ на его вскрик она говорит снисходительно и удивленно, как неловкая рассеянная нянька, которой внезапный плач ребенка напомнил о ее обязанностях: - Больно? Ну простите, я нечаянно.

Эти слова вызывают в его измученной душе странный отклик. Они задели какой-то глубинный таинственный нерв, и нерв этот еще вибрирует наутро, когда он, обессиленный, изнасилованный, изнывая одновременно от райского блаженства и адского отвращения к себе, тащится к столу завтракать.

Табита уже час как на ногах. Он слышит, как она высоким, резким голоском отдает распоряжения в детской, на кухне, и наконец она входит и спрашивает, сварить ли ему еще яйцо.

И, убедившись, что она нисколько не смущена, а, напротив, приветливее, чем когда-либо, словом, что для нее эта ночь была не позорной комедией, а всего лишь разумным шагом, необходимым, чтобы разрядить моральную атмосферу, он начинает оживать. И тот нерв уже поет, как провозвестник совсем новых, более сладостных отношений. Его душа, исстрадавшаяся, израненная, расцветает в предвкушении огромных, немыслимых радостей, которые сулит ему любовь и сочувствие этой восхитительной женщины. Неожиданно он встает из-за стола и целует Табиту. - Ты моя радость, Берти.

- Конечно. - Поцелуй, кажется, немного удивил ее. - Кофе налить?

Она садится, наливает ему кофе и задумчиво смотрит на него, пока он пьет. А потом испускает долгий душераздирающий вздох.

- Милая, ты устала. - Он полон нежной заботы.

- Нет. - И снова глубокий вздох.

- Так в чем дело? Джонни здоров?

- Да, да, я просто подумала... но об этом ведь нельзя говорить?

- О чем?

- Почему ты так ненавидишь мистера Мэнклоу?

- Я помню время, когда ты тоже его не любила.

- О, я знаю, он немножко... как бы это сказать? Но он, безусловно, человек исключительный. Такой умный и смелый. Не боится прямо сказать, что думает о королеве. Понимает, как все на свете прогнило. И хочет это изменить. Не желает сидеть сложа руки.

Стордж молчит. Ему невыразимо горько. Чувство это так сильно, что он сам поражается, ничего подобного он еще не испытывал. Наконец он произносит: - Мэнклоу здесь что-то частенько бывает.

- Ну и что?

Стордж даже вздрагивает, до того резко это прозвучало, но гнев его нарастает.

- Как ты сама только что признала, он хам и ловкач. Так стоит ли так уж его поощрять?

- Это Джобсон на меня донес? - Сказано негромко и спокойно, словно ей просто важно установить факт.

- Дорогая моя, неужели ты думаешь...

Табита взрывается: - Не прикидывайся дурачком, Фред. Твои шпионы грубо работают. - Она убегает в спальню и захлопывает дверь.

Стордж, сердясь и волнуясь, идет за ней следом, но дверь заперта. Постучать значило бы подвергнуться новому унижению. Ему остается одно уйти.

27

Джобсон уже не скрывает беспокойства. Его, говорит он, давно тревожит то, что творится у Табиты в квартире. «Понимаете, голубчик, она вообразила, что может из вас веревки вить. А когда женщина вобьет себе такое в голову, на нее удержу нет. Если вы не порвете с этой бабенкой, вы пропали. Для человека в вашем возрасте это черт знает какое положение. Я знаю нескольких мужчин, которых такие девки буквально сгубили. Им, если закусят удила, на все и на всех наплевать. Гоните ее в шею. Мне жаль, что вы с ней встретились, что я же вам ее подсунул. Каюсь, мне тогда показалось, что ее приличное воспитание - своего рода гарантия. Но в таких делах лучшие часто оказываются хуже всего, и наоборот».

И он предлагает подыскать Сторджу девушку, простую, без затей, фабричную работницу либо конторскую служащую, и приводит в пример себя и свою очередную подругу, некую Мэдж Мун. Она работает в страховом агентстве. - Три фунта в неделю, и ни одной неприятности я от нее не видел. А почему? Да потому, что она знает: стоит ей пикнуть - и все, до свидания. Дисциплина, голубчик, вот в чем секрет, особенно с бабами. А почему? Да потому, что у них нет правил. Полный сумбур в голове. А только дай им волю - устроят тебе веселую жизнь.