- С виду миссис Стордж мне очень понравилась, я уверена, что она очень хорошая.

- Разумеется, разумеется, лучшая из женщин, но искусства она не понимает, миссис Бонсер, это не артистическая натура. - И, помолчав, принимается хвалить игру Табиты. Никогда еще музыка так его не волновала. У Табиты - подлинный талант. - Не могу выразить, миссис Бонсер, что значит для меня дружба с вами. Это новая жизнь, новый прилив мужества. Я словно заново родился.

Табите странно это слышать и немного смешно, но Стордж говорит не как вздыхатель, а как философ, и ей становится стыдно, что она чуть не рассмеялась.

- Вам не понять, миссис Бонсер, как в человеке может умереть жизнь, как за несколько лет жизнь из него уходит и он превращается в мертвеца. Миллионы умирают вот так, на ходу. Вы видите их в любом омнибусе, в любом вагоне поезда - ходячие трупы. И они сами не знают, как это произошло. Человек даже не знает, что он мертв, пока какая-нибудь случайность, какое-нибудь внутреннее переживание не вернет его к жизни, и тогда он может сравнить свое новое состояние с прежним. Да, жизнь, жизнь! - И жадный длинный нос, делающий сейчас Сторджа похожим на белую борзую, учуявшую дичь, выдвигается вперед. - Как она драгоценна, как таинственны ее истоки. Красота, любовь, искусство. Но в конце концов, миссис Бонсер, и нос приближается к ее щеке, - стоит ли удивляться? Ведь жизнь - это опыт, это нечто глубоко личное, это чувство, это высокая радость, рождающаяся из ощущения...

- Я тоже заметила, - говорит Табита. - Когда люди влюблены, они всегда такие оживленные, взволнованные.

- Да, да, вы понимаете. Я так и знал, что вы поймете, это второе рождение, воскресение из мертвых.

Как-то вечером все разглядывают последнюю «Желтую книгу» [3], и Стордж показывает Табите рисунок Бердслея девушка в саду. - Хороша, изумительна.

- Да, она, конечно... - Табита умолкает. Вернее, пожалуй, держать свое мнение при себе.

- Вы себя не узнаете?

- Я?

- Вы же подлинный Бердслей, миссис Бонсер.

И все наперебой повторяют, что она - подлинный Бердслей.

- Красота бесспорная...

Табита рассмеялась было, но прочитав в глазах Сторджа печальный укор, снова, становится серьезной. А когда она описывает эту сцену Мэнклоу, тот цедит с гадливой усмешкой: - А что я вам говорил - ваш стиль в моде. И мой вам совет - ловите момент, пока художники не придумали чего-нибудь еще похлеще.

21

Однажды Стордж, помогая Табите спуститься по каменистой тропинке, дольше обычного задерживает ее руку в своей и говорит:

- Вы показали себя таким прекрасным другом, миссис Бонсер, не могу ли я вас отблагодарить хоть какой-нибудь малостью?

- Но вы и так сделали для меня очень много - разрешили пользоваться вашим роялем, приглашаете играть.

- Что вы, что вы, это приятная обязанность. - А через полчаса повторяет свое предложение: - Если возникнут у вас какие-нибудь трудности, миссис Бонсер, надеюсь, вы сразу же обратитесь ко мне, убедительно вас об этом прошу.

Когда он заговаривает о том же в третий раз, Табита понимает, что им движет не просто дружеское участие. «Что-то он пронюхал, - думает она. Кто-нибудь насплетничал». Но симпатичнее Стордж ей не стал. Она убеждает себя: «Это он по доброте говорит, он вообще очень добрый». Но что ее тайна известна ему, ей не нравится. Никто не должен знать этой тайны, кроме нее самой и презренного Бонсера. Поежившись - ветер нынче холодный, - она поворачивает к дому.

Следующий день обходится без встреч. К роялю она пробралась по задней лестнице, играть вечером отказалась под каким-то предлогом. И только собралась, как всегда, помолиться на сон грядущий, как раздается стук в дверь и входит Джобсон.

- Прошу прощения, миссис Бонсер, но дело срочное. Завтра мне необходимо на несколько дней уехать в Лондон.

Табита уже накинула капот, она отзывается холодно: «Что ж, если нельзя отложить до завтра...» - и садится на стул с прямой спинкой.

Джобсон нисколько не смущен и в отличие от Мэнклоу не старается проявить такт и говорить обиняками. Он прямо приступает к делу. Его друг Стордж, говорит он, очень ее полюбил и очень о ней беспокоится, потому что слышал, что она брошена и ждет ребенка и что у нее нет денег. Мистеру Сторджу невыносима мысль, что женщина, которая так ему дорога и так талантлива и обаятельна, очутилась в столь бедственном положении, и он, кажется, придумал способ помочь ей.

- Но почему он мне это сам не сказал? - спрашивает Табита, жестоко уязвленная бойкостью Джобсона.

- Потому что вы ему не даете слова сказать, все время увиливаете. И еще потому, что робеет. Фред Стордж большой человек, миссис Бонсер, - мы с ним уже двадцать лет как друзья, и я горжусь этим, - но он человек робкий. Вероятно, он ни разу и не говорил вам о своих чувствах. А чувствует он сильно, это уж вы мне поверьте. Да, миссис Бонсер, шансы у вас нешуточные.

- В каком смысле?

- Идея у Фреда такая. Честно говоря, это была моя идея, а он за нее ухватился. Вы едете во Францию, поживете там в тихой квартирке - там хозяйка моя хорошая знакомая, - пока не разделаетесь с вашей заботой - мы обеспечим вам лучшую медицинскую помощь. А потом - потом перед вами все пути открыты. Фред ради вас готов на все, миссис Бонсер.

- Но это будет стоить кучу денег.

Джобсон делает широкий жест. - Фред будет только счастлив, и я тоже. В его тоне вдруг прорывается веселая доверительность: - Право слово. Это Фреду всего нужнее - чтоб была у него подружка, с которой он мог бы отдохнуть от своего нудного семейства.

Табита, только теперь поняв, о чем речь, вскакивает как ужаленная. Ваше поведение отвратительно, мистер Джобсон, а мистер Стордж и того хуже. Вы хотя бы не побоялись сами явиться ко мне с вашим гнусным предложением.

Джобсон тоже поднялся. Он крайне удивлен, но и рассержен. - Не хотите же вы сказать, что этот тип был вашим мужем?

- Пожалуйста, уйдите. Сейчас же.

- А мне сказали, что вы просто кочевали с ним с места на место, не платя за квартиру. Очень сожалею, миссис Бонсер, если я допустил ошибку, но, право же, мне дали понять, что такое предложение вас заинтересует.

- Пожалуйста, уйдите.

- Слушаюсь.

Он уходит, а Табита укладывает чемодан. Она уедет из Хитленда первым же поездом. От ярости она не может уснуть, а утром, когда является Мэнклоу, встречает его испепеляющим взглядом. Но Мэнклоу не смеется, он тоже рассержен.

- Значит, вы указали ему на дверь?

Табита молча надевает шляпу. Пальцы ее дрожат от гнева.

- Между прочим, Дик остался мне должен четыре фунта. Вы думаете мне их отдать или нет?

- Надо полагать, это вы подсказали мистеру Джобсону такую замечательную мысль? Сколько он обещал вам заплатить, если бы я согласилась?

- Я хотел сослужить вам службу, Тибби. Когда еще вы дождетесь такой возможности. Да этот старый кролик ради вас пошел бы на что угодно. И к тому же я вполне допускаю, что он импотент.

Табита хватает чемодан и тащит к двери. Чемодан тяжелый, ее всю согнуло на сторону. Мэнклоу пытается взять его, но она не дает, не нужны ей его услуги. Но он не отпускает ручку, так что часть груза все-таки берет на себя, и говорит с нею назидательным тоном:

- Беда ваша в том, Тибби, что вы не хотите смотреть на вещи трезво. Да, мы живем в мерзопакостном мире, но это не значит, что нужно лезть в бутылку, когда вам предлагают руку помощи. Я думал, Дик хоть этому вас научил своей оплеухой.

- Это на вас похоже.

- Вы не дадите мне пока два фунта в счет долга? Я ведь, знаете, поиздержался.

Он не отстает от нее и на улице, пока она мечется в поисках кэба. Десять шиллингов за выпивку Джобсону и за починку башмаков, чтобы сходить за ним в «Вереск». А что я сводник, - добавляет он с мрачной укоризной, так ради кого я, интересно, сводничал? Вам бы меня благодарить надо, а не злиться.