ЖЕЛАНИЕ
Не хочу быть ни дубом, ни утесом,
а хочу быть месяцем маем
в милом зеленеющем Подмосковье.
В дуб ударит молния — и точка.
Распилить его могут на рамы,
а утес — разрубить на блоки.
Что касается месяца мая
в милом зеленеющем Подмосковье,
он всегда возвращается в Подмосковье —
в двенадцать часов ночи
каждое тридцатое апреля.
Никогда не надоесть друг другу —
зеленеющему Подмосковью
и прекрасному месяцу маю.
В мае медленны краткие реки
зеленеющего Подмосковья
и неспешно плывут по теченью
облака с рыбаками,
рыбаки с облаками
и какие-то мелкие рыбки,
характерные для Подмосковья.
ПОДШИВКИ
В офицерском резерве
на бетонном полу
в октября середине
уже ледовитом
мы не спали. Глазели
в заоконную мглу.
Разоспаться не просто
на пайке половинном!
На рассвете я начал
подшивки листать.
Это осенью было
сорок первого года.
Мне казалось: любые газеты читать,
кроме свежих, —
большая удача и льгота.
Прошлогоднее лето
метнулось ко мне.
Немцы лезут на Францию.
Бельгия пала.
В странной,
как мы тогда говорили, войне
странность кончилась,
вышла, исчезла, пропала.
Что же странного?
Сильный ликует и бьет.
Что же странного?
Слабый схватил свою чашу.
И пригубил. И сморщился.
Все-таки пьет.
Пьет. Захлебывается чаще и чаще.
Танки лезут на Францию.
Танкам легко.
Полистаю подшивку —
найду их в Париже.
Далеко эта Франция?
Да, далеко.
Далеки эти танки?
Все ближе и ближе.
Скоро кончим резервное наше житье.
Скоро кончится наш интервал, промежуток.
И, захлопнув подшивку, я лег на нее
и заснул.
И проспал до полудня, полсуток.
КАК РАСТАСКИВАЕТСЯ ПРОБКА?
Регулировщица робко
матерится недавно усвоенным матом.
Что ей противопоставить громадам
танков,
колоссам самоходок?
Шофера, сквозь дым самокруток,
оживленно толкуют о прошлых походах,
о былых маршрутах.
Потому что образовалась такая
пробка,
такое столпотворенье,
как будто пробочная мастерская
сама варила это варенье.
Все глядят на небо. Оно — голубое.
Оно даже синее.
Но в любое
мгновенье
кресты самолетов вышьет,
потом фугасками забросает.
В пробке не так уж просто выжить.
А пробка бытом уже обрастает.
Уже познакомились и посмеялись.
Уже возникает общественность в пробке.
Уже заменяют улыбкой ярость.
Торятся к регулировщице тропки.
И вдруг — полковник!
Взмыленный «виллис»
подскакивает на рысях
туда, куда мы скучились, сбились,
буксуя на нулевых скоростях.
— Вали машины!
— Куда?
— В воду.
В реку.
— Обе?
— Вали хоть полста,
исполняй приказ, командир взвода.
Вали машины с моста!
И две полуторки,
как гусыни,
неуклюжие,
тучные, как индюки,
утопают в небесной сини,
утонувшей в сини реки.
— Разговорчики?! —
Они — стихли.
Лишнее слово нейдет с уст.
Словно его обдули вихри,
мост — пуст.
И вот машины, одна за другой
уже за мостом
проселок пашут,
и регулировщица
белой рукой
в рваной перчатке
прощально машет.
СКАНДАЛ СОРОК ШЕСТОГО ГОДА
— Где же вы были в годы войны?
Что же вы делали в эти годы?
Как вы использовали бронь и льготы,
ах, вы, сукины вы сыны!
В годы войны, когда в деревнях
ни одного мужика не осталось,
как вам елось, пилось, питалось?
Как вы использовали свой верняк?
В годы войны, когда отпусков
фронтовикам не полагалось,
вы входили без пропусков
в женскую жалость, боль и усталость.
В годы войны, а тех годов
было, без небольшого, четыре,
что же вы делали в теплой квартире?
Всех вас передушить готов!
— Наша квартира была холодна.
Правда, мы там никогда не бывали.
Мы по цехам у станков ночевали.
Дорого нам доставалась война.