«Что за необычная зима!..»
Что за необычная зима!
Все провозглашенные морозы
не коснулись ни стиха, ни прозы,
не вошли в семейства и дома
Кошки не хотят ловить мышей —
в мировой истории впервые.
Не пугают больше малышей,
не желают больше —
домовые.
Злые псы — теперь не злые псы,
и дощечка на заборе
вывешена для красы,
уберут ее, наверно, вскоре.
На турнирах в шахматы и шашки
все теперь играют в поддавки.
И пришли из рая ходоки,
чтобы наши перенять замашки.
«Жалко молодого президента…»
Жалко молодого президента:
пуля в лоб. Какая чепуха!
И супругу, ту, что разодета
Пуля в лоб — и все. А был красивый
И — богатый. И счастливый был.
За вниманье говорил спасибо.
Сдерживал свой офицерский пыл.
Стала сиротою Кэролайн,
девочка, дошкольница, малютка.
Всем властителям, всем королям
страшен черт: так, как его малюют.
Стала молодой вдовой Жаклин
Белый Дом меняет квартиранта.
Полумира властелин
упокоен крепко, аккуратно.
Компасная стрелка снова мечется
меж делений мира и войны.
Выигрыш случайный человечества
промотали сукины сыны.
«Все было на авосе…»
Все было на авосе.
Авось был на небосе.
Все было оторви да брось.
Я уговаривал себя: не бойся.
Не в первый раз вывозит на авось.
Полуторки и те с дорог исчезли,
телеги только в лирике везут,
авось с небосем да кабы да если,
спасибо, безотказные, везут.
Пора включить их в перечень ресурсов,
я в этом не увижу пережим —
пока за рубежом дрожат, трясутся,
мы говорим: «Авось!» — и не дрожим.
«Единогласные голосования…»
Единогласные голосования,
и терпеливые колесования
голосовавших не едино,
и непочтенные седины,
и сочетание бесстрашия
на поле битвы
с воздетыми, как для молитвы,
очами (пламенно бесстыжие),
с речами (якобы душевные),
и быстренькие удушения
инаковыглядящих, инако
глядящих, слышащих и дышащих.
В бою бесстрашие, однако,
готовность хоть на пулеметы,
хоть с парашютом
не сопрягается, не вяжется,
не осмысляется, не веруется.
Еще нескоро слово скажется
о том, как это дело делается.
СЫН НЕГОДЯЯ
Дети — это лишний шанс. Второй —
данный человеку богом.
Скажем, возвращается домой
негодяй, подлец.
В дому убогом
или в мраморном дворце —
мальчик повисает на отце.
Обнимают слабые ручонки
мощный и дебелый стан.
Кажется, что слабая речонка
всей душой впадает в океан.
Я смотрю. Во все глаза гляжу —
очень много сходства нахожу.
Говорят, что дети повторяют
многие отцовские черты.
Повторяют! Но — и растворяют
в реках нежности и чистоты!
Гладит по головке негодяй
ни о чем не знающего сына.
Ласковый отцовский нагоняй
излагает сдержанно и сильно:
— Не воруй,
не лги
и не дерись.
Чистыми руками не берись
за предметы грязные.
По городу
ходит грязь.
Зараза — тоже есть.
Береги, сыночек, честь.
Береги, покуда есть.
Береги ее, сыночек, смолоду.
Смотрят мутные его глаза
в чистые глаза ребенка.
Капает отцовская слеза
на дрожащую ручонку.
В этой басне нет идей,
а мораль у ней такая:
вы решаете судьбу людей?
Спрашивайте про детей,
узнавайте про детей
нет ли сыновей у негодяя.
«Полюбил своей хладной душой…»
Полюбил своей хладной душой,
то есть был услужлив и верен,
знал, докуда за ней бы дошел,
где бы бросил, если велено.
Все же это была любовь,
чувство, страсть были в этом все же,
и она была подороже
чувства, страсти всякой любой.
Полюбил и ждал от нее
той же верности, той же страсти
в тех же рамках закона и власти,
регулирующих бытие.
«А ты по-прежнему точен…»
А ты по-прежнему точен:
входишь с боем часов.
И голос твой все жесточе
среди иных голосов.
А ты по-прежнему вежлив,
как современный король,
и хамствуешь только, ежли
так предписала роль.
А ты по-прежнему скромен,
ровен, тих.
В меру постноскоромен
твой аккуратный стих.
А я по-прежнему тоже
ненавижу тебя до дрожи.
Все между нами ясно,
точно, понятно,
слова не скажем напрасно,
и это очень приятно.