ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ
Знаете, что делали в Афинах
С теми,
кто в часы гражданских свар
Прятался в амбарах и овинах,
Не голосовал, не воевал?
Высылали этих воздержавшихся,
За сердца
болезненно державшихся,
Говоривших: «Мы больны»,—
Тотчас высылали из страны.
И в двадцатом веке обывателю
Отойти в сторонку не дают.
Атомов
мельчайших
разбиватели
Мелкоту людскую
разобьют.
Как бы ни хватались вы за сердце,
Как ни отводили бы глаза,
По домам не выйдет отсидеться,
Воздержаться будет вам нельзя.
«Надо думать, а не улыбаться…»
Надо думать, а не улыбаться,
Надо книжки трудные читать,
Надо проверять — и ушибаться,
Мнения не слишком почитать.
Мелкие пожизненные хлопоты
По добыче славы и деньжат
К жизненному опыту
Не принадлежат.
«Как лица удивительны…»
Как лица удивительны
И как необычайны,
Когда они увидены
И — зоркими очами!
Какие лица — добрые,
Какие плечи — сильные,
Какие взгляды — бодрые,
Какие очи — синие.
Убавилось покорности,
Разверзлися уста,
И в город, словно конница,
Ворвалась красота.
ГАЗЕТЫ
Сколько помню себя, на рассвете,
Только встану, прежде всего
Я искал в ежедневной газете
Ежедневные как и чего.
Если б номер газетный не прибыл,
Если б говор газетный иссяк,
Я, наверно, немел бы, как рыба,
Не узнав, не прочтя, что и как.
Я болезненным рос и неловким,
Я питался в дешевой столовке,
Где в тринадцати видах пшено
Было в пищу студентам дано.
Но какое мне было дело,
Чем нас кормят, в конце концов,
Если будущее глядело
На меня с газетных столбцов?
Под развернутым красным знаменем
Вышли мы на дорогу свою,
И суровое наше сознание
Диктовало пути бытию.
«Я люблю стариков, начинающих снова…»
Я люблю стариков, начинающих снова
В шестьдесят или в семьдесят — семьдесят пять,
Позабывших зарок, нарушающих слово,
Начинающих снова опять и опять.
Не зеленым, а серо-седым, посрамленным,
На колени поставленным, сшибленным с ног,
Закаленным тоской и бедой укрепленным
Я б охотней всего пособил и помог.
ГУРЗУФ
Просыпаюсь не от холода — от свежести
И немедля
через борт подоконника
Прямо к морю прибывающему
свешиваюсь,
Словно через борт пароходика.
Крепкий город, вставленный в расселины,
Белый город, на камнях расставленный,
Как платок, на берегу расстеленный;
Словно краб, на берегу расправленный.
Переулки из камня ноздреватого,
Нетяжелого камня,
дыроватого,
Переулки, стекающие в бухточки,
И дешевые торговые будочки.
И одна-единственная улица,
Параллельно берегу гудущая,
Переваливаясь,
словно утица,
От скалы и до скалы идущая.
Там, из каждой подворотни высунувшись,
По четыре на пейзаж художника
То ли море, то ли скалы
вписывают,
Всаживают
в клеточку картончика.
Там рыбак проходит вперевалочку,
На ходу дожевывая булочку,
Призывая черненькую Галочку:
«Галочка! Не хочешь на прогулочку?»
Кто тут был, вернется обязательно,
Прошеный придет и непрошеный,
В этот город,
Словно круг спасательный,
Возле моря
На скалу
Положенный.
«Куда стекает время…»
Куда стекает время,
Все то, что истекло?
Куда оно уходит —
И первое число,
И пятое, десятое,
И, наконец, тридцатое,
Последнее число?
Наверно, есть цистерны,
А может быть, моря,
И числа там, наверно,
Бросают якоря.
Их много, как в задачнике,
Там плещутся, как дачники,
Пятерки, и шестерки,
И тощие семерки,
И толстые восьмерки,
И двойки, и нули —
Все, что давно прошли.
«Деление на виды и на роды…»
Деление на виды и на роды,
Пригодное для зверя и для птицы,
Застынь у человека на пороге!
Для человека это не годится.
Метрической системою владея,
Удобно шею или брюхо мерить.
Душевным меркам невозможно верить:
Портновская идея!
Сердечной боли не изложат цифры,
И в целом мире нет такого шифра,
Чтоб обозначить горе или счастье.
Сначала, со мгновения зачатья,
Не формулируем, не выражаем,
Не загоняем ни в какие клетки,
На доли не дели́м, не разлагаем,
Помеченный всегда особой меткой
Человек.