Если ему приходилось дежурить по карцеру в молодые годы, то он даже начинал приседать, чтобы согреться. Может, сейчас Йоргенсен уже и не сможет сделать столько приседаний, но он остаётся тренированным и крепким.

Работая с отбросами общества шестнадцать лет, ничего другого не остаётся, кроме как держать себя в форме.

Он вспомнил про этого чёртового Хоула и начал злиться... но потом мысли перескочили на Реджи Уимса, и Йоргенсена зазнобило пуще прежнего.

Уимс. В запертой камере. Похоже на ту хренотень в Брикхейвене...

А это ещё что такое?

Йоргенсен услышал какой-то шум в дальнем конце коридора со стороны камеры, и чем сильнее он над этим задумывался, тем больше услышанный звук напоминал ему влажное чавканье.

Ожидая неприятностей, Йоргенсен направился к камерам. В нём нарастало напряжение, а вслед за ним - и нечто, похожее на страх.

В коридоре было тихо.

В камерах было тихо.

Ни откуда не доносилось ни звука.

Наверно, это трубы. Здесь, в Долине Шеддок, трубы всегда потрескивали и пощёлкивали из-за колебаний давления пара.

Йоргенсен останавливался перед каждой камерой и прислушивался. Тишина. Полная тишина. Только несколько человек похрапывает по ту сторону железной двери.

Отлично. Прекрасно. Пусть так всю ночь и будет.

Но полностью Йоргенсен не смог успокоиться.

Что-то было не так. За шестнадцать лет работы офицером в исправительном учреждении у него выработалось особое чутьё на то, когда всё идёт хорошо, когда идёт плохо и когда определённо что-то не так.

Он остановился у третьей камеры, где сидел Жирный Тони, хотя уже и прислушивался к происходящему за ней пару минут назад.

Тишина. Но у Йоргенсена было стойкое ощущение, что кто-то стоит за дверью, сдерживая дыхание и делая всё возможное, чтобы его не услышали.

«Бред. Я схожу с ума.

Или нет... Там что-то есть».

Он приложил ухо к двери и услышал слабый звук падающей воды. Словно что-то капало с потолка.

Звук удара. Ещё один.

Снова шуршание, несколько влажных шлепков по мокрому бетонному полу, а потом булькающий звук, словно у Тони что-то застряло в горле.

Этими звуками можно было объяснить всё, что угодно, но для Йоргенсена это было абсолютно неестественные звуки.

Страх перестал смутно тревожить и нарастать; он стал реальным и ощутимым.

Он тёмной рекой накатывал на Йоргенсена, накрывал с головой, проносился по позвоночнику, проникал под кожу и клубился бурлящей массой в животе.

А теперь появились скрежещущие звуки... Словно по стене скребут ногтями. Или когтями.

Затем лёгкий шорох простыней.

Йоргенсен решил, что сходит с ума. Шестнадцать лет вот такого дерьма - но подобное случается впервые. Он слышал рассказы о том, как зеки сходят с ума в одиночках. Но ведь не охранники. Не охранники...

Он потянулся к замку, который открывал дверь пропускника, но руки его не слушались и сильно дрожали. А затем он услышал пронзительный, неземной вопль.

В обволакивающей тишине своей камеры громко и мучительно кричал Жирный Тони.

- Эй! Помогите мне! Помогите! Снимите это с меня! Снимите с меня эту хрень!...

Йоргенсен отшатнулся и упал на задницу.

Страх растекался по венам, сжимая всё внутри.

Йоргенсен через силу сделал вдох. Это было нерационально, всепоглощающе. Его всего трясло, а рубашка давно стала мокрой от пота.

Коридор вокруг него был узким, тесным и пустынным. Йоргенсен чувствовал, как стены давят на него, не давая подняться с пола.

Теперь в камере номер три было далеко не тихо.

Оттуда доносились звуки развернувшейся битвы, хотя Йоргенсен скорее сказал бы, что это больше напоминает бойню.

Он сидел на полу, а в других камерах начинали рыдать и кричать другие зеки. Если на то пошло, Йоргенсен и сам никогда ещё не чувствовал такую беспомощность и отчаяние.

Его трясло, сердце колотилось как бешеное, а мочевой пузырь готов был вот-вот лопнуть.

Внутри третьей камеры кричал Жирный Тони. Наверно, так же кричали и все его жертвы. Хотя нет... Он кричал гораздо хуже. Гораздо.

Но вскоре крики стали стихать. Что бы там не находилось в камере Тони, по звукам оно напоминало клубок скользких змей, извивающихся на полу и ползающих по стенам, и этот клубок расправлялся сейчас с Жирным Тони - вселяющим во всех ужас главным мудаком Долины Шеддок.

Чем бы это ни было, оно выло и кричало - смесь чисто животной ярости и жуткого человеческого безумия, доведённые почти до ультразвукового визга.

Йоргенсен, в конце концов, вспомнил, что он охранник. Он потянулся за висящей на поясе рацией. Уронил её. Поднял. И снова уронил.

Когда он всё-таки смог удержать рацию в руках, оказалось, что его пальцы дрожат и абсолютно не слушаются; он даже не мог нажать на кнопку, чтобы связаться с коллегой.

И в этот момент что-то начало бить в дверь камеры с обратной стороны с силой несущегося поезда, чуть не вынося дверную коробку из стен.

Чем бы это ни было, оно с каждым новым ударом оставляло на железной двери вмятины толщиной не менее пяти сантиметров.

Бам, бам, бам.

Оно билось и билось, как артиллерийские снаряды, и вмятины на двери становились всё глубже и шире; но самым пугающим было то, что удары были ... влажными. Вскоре со стен начала обваливаться штукатурка, в воздух поднималась бетонная пыль, а из-под двери начала течь яркая, поразительно алая кровь.

И тогда Йоргенсен сорвался с места, крича что-то на бегу в рацию. Его голос стал высоким, почти женским. Голос человека, объятого первобытным ужасом.

14

Начальник тюрьмы Линнард своими глазами увидел, что случилось в третьей камере изолятора, и описывал это своей жене так: «кто-то выпотрошил Жирного Тони и расписал стены его внутренностями». После этого он запретил любые разговоры о произошедшем, чтобы сидящие за решёткой засранцы ничего не узнали.

Но в тюрьме максимально строгого режима, где слухи расползались моментально, это было практически невозможно.

Поэтому, решив, что он больше похож на маленького мальчика, пытающегося заткнуть трубу пальцем, Линнард отправился обратно в офис, выпил бутылку «Джека Дениэлса» и позвонил в Управление исправительных учреждений, где ему вставили по первое число.

Как Линнард и думал, к полудню следующего дня все уже были в курсе.

- Ты же уже слышал про Тони, - сказал Аквинтес Ромеро, не сомневаясь, что внутри этих стен об этом слышали уже все.

- А кто нет?

Всё ещё окончательно не придя в себя после стычки с Жирным Тони, Ромеро внимательно осматривал двор, пытаясь понять, откуда будет нанесён следующий удар, и кто придёт за ним следующий.

Но всё дело было в том, что он ничего не замечал. Арийцы и байкеры не обращали на него никакого внимания. Латиносы стояли у стены и игнорировали Ромеро. Черномазые собрались небольшими кучками и занимались своими делами.

«Меня предупредил Чёрный Пёс, чтобы я залёг на дно и не высовывался, а я проигнорировал его предупреждения, - думал Ромеро. - Папаша Джо уже должен был снарядить своих психов для охоты за мной... Но я не вижу ничего подобного».

Хотя тут сложно было понять.

Когда долго тянешь лямку в тюрьме максимально строгого режима, учишься доверять не своим глазам, а своему чутью.

Начинаешь ощущать, когда приближается опасность. Чувствовать спинным мозгом. Но сегодня Ромеро ничего подобного не чувствовал.

- Так что, ничего не будет? - вслух произнёс Ромеро, даже не отдавая себе в этом отчёт.

- О чём ты, брат?

Ромеро сказал, что ожидал, что за ним теперь будут гоняться все, кому не лень, но он ничего не чувствовал, и видел и того меньше.

- У них сейчас другие проблемы, брат. Сначала Уимс, теперь Тони... Может, эти парни и не слишком умны, но даже им хватает мозгов найти связь между Палмквистом и этими жуткими смертями. Из-за твоего мальца всех этих мудаков с пожизненным мучают кошмары по ночам.