Двинские луга — другое богатство края. В Красноборском районе, как и в большинстве районов Севера, животноводство — главная отрасль сельского хозяйства. Стада на пастбищах, обширные пойменные луга, уставленные шапками стогов-зародов, — эти картины будут сопровождать мое путешествие, я увижу их и в Заостровье, и под Емецком, и под Холмогорами. И какие луга, и какое разнотравье — до шестидесяти видов растений насчитывается на северодвинских лугах, и какой запах свежескошенного сена! Всегда отрадно идти лугом, просто так идти мягкой тропинкой то по выкошенному месту, мимо копен и сметанных стогов, то по кошанине, то по некоси, вдоль озерок, переходя сырые места по шатким кладям. Долго можно так идти, и никогда не наскучит дорога.

Возле деревни — бабушка, козья пастушка. Вокруг луговые кусты, болотца. Белые козы ходят в белой траве-пушице. Бабушка всматривается в прохожего человека. У нее простое лицо, словно бы уже когда-то виденное.

— Сколько время-то? — спрашивает она.

— Двенадцать почти.

— Ох, весь день впереди! — И стоит, опираясь на батожок.

Село Цывозеро расположено на высоком коренном берегу. Видимо, в давние времена здесь, под горой, проходило русло Уфтюги, и осталась от него глубокая подковообразная старица, получившая название Цывозера.

Наверху, на широком, ровном плато видны небольшие деревеньки, иные в несколько домов, другие побольше. Поодаль жилья, на месте древнего погоста стоит колоколенка XVII века. Стоит древней, сгорбившейся старушкой, одиноко, но приветливо встречая путника, словно улыбаясь ему своим морщинистым ликом. И есть в ее облике тоже что-то знакомое, северное, уже встреченное.

Всегда отрадно проходить двинской деревней и рассматривать дома, примечать, как срублена изба и как стая (хозяйственная пристройка к дому), определять возраст постройки, наблюдать, как строятся новые дома. По тому, как содержится дом, можно многое заключить о хозяевах. На Двине, как и везде на Севере, жили небогато, но просторно. Дома ставились на высоких подклетах, возводились «двужирные» избы — в два этажа. Такие избы-хоромы и по сей день стоят по Двине, по Мезени и по другим рекам. Много их приходилось видеть, но такого «двужирного» дома, как в Цывозере, не часто встретишь.

Стоит он на краю деревни у откоса, с которого открывается вид на всю округу. Дом и поставлен на особицу, и срублен на особицу. Сооружен он из мощных бревен в шесть окон по фасаду каждого этажа, под высокой крышей с балкончиком и слуховым окном, с широким выступающим карнизом. Дом обшит тесом и расписан по фронтону, внутри окрашены двери, резные перильца лестницы. Особенно удивляет взвоз — въезд на крытый двор, для определения которого не подберешь иного слова, как могучий. Он укреплен на таких мощных столбах, что диву даешься — где выросли такие деревья-гиганты? По бревенчатому накату может свободно въехать грузовик.

Так походив по цывозерскому косогору, налюбовавшись лугами и далями, спускаешься вниз, в обратный путь. Бабушка со своим козьим стадом все на том же месте, и опять спрашивает, уже как знакомого:

— Сколько время-то?

— Три часа.

— Ох, велик день! — вздыхает она.

А вокруг кусты и болотца, озера и стога, чистые, открытые дали и высокий свод небес с легкими облачками, нескупое летнее солнце и дрожащий, пряный знойный воздух, и тишина, и стрекот насекомых в траве, и мнется под ногами луговая тропинка, и легко, и вольно, и просторно всему твоему существу, и счастливое чувство заливает, переполняет тебя, потому что ты идешь по родной земле, ты на Родине, в глубине России!

Пермогорье

Если спросите вы северодвинских капитанов и штурманов теплоходов, самоходных барж, буксиров, которые знают реку, как многократно исхоженную дорогу: «Где на Двине самые красивые берега?» — они ответят вам:

— Много красивых мест на Двине. Под Тоймой хороши берега, Звоз красив и Орлецы, но, пожалуй, все-таки — Пермогорье.

Река здесь долго идет прямым плёсом, ровной широкой синей лентой, сливаясь вдали с горизонтом, с голубой безбрежностью неба. Левый берег обрывист и крут, но не оголен, а живописно порос темными елями. По вершинам «пермских гор» — ровное зеленое раздолье лугов и полей, среди которых расположились деревни. Над береговой кручей, так что не заметить невозможно, стоит деревянная церковка XVII века, так необходимо выросшая на этом месте, так слитная с береговой кручей и островерхими елями, что иным и не представить северный пейзаж. Высота такая, что крохотными кажутся проходящие внизу суда. Менялась жизнь на реке, проплывали парусники, шли дымящие пароходы, а сейчас шустро пробегает белоснежная «ракета», но все те же пермогорские берега, что и во времена, когда проходила здесь граница Суздальского княжества, и ветер на просторе «поет преданья старины»…

Я снова возвращаюсь к воспоминаниям двадцатипятилетней давности.

Тогда мы не заезжали в Красноборск, он не входил в наш маршрут. Мы приехали сюда прямо из Котласа. Котлас для нас был только пересадочным пунктом, а настоящее знакомство с Севером началось здесь, едва мы сошли с дебаркадера и увидали в отдалении над береговой кручей силуэт знакомой по репродукциям и по рисунку И. Грабаря церковки — нам показалось, что мы попали в сказочный мир.

Не знаю, на том ли месте стоит теперь дебаркадер — кажется, на том же, и была ли лестница на кручу — вроде бы не было. Мы поднялись по тропинке с перегруженными заплечными мешками, как всегда в начале пути, достигли верха и остановились, переводя дыхание. Север открылся перед нами во всей своей силе, во всем просторе, край, где текли прекрасные реки в высоких берегах и широких заречных лугах, замыкавшихся дальней стеной заманивающих лесов. Простор был так велик, он так много сулил впереди, что хотелось поскорее ринуться в него, углубиться в луга, леса и идти первооткрывателем чудесного края…

Ничего мы не знали тогда о Севере. Не знали природы его — ни настоящей таежной глухомани, ни каменистых порожистых речек, не знали северян, их забот, их дел в поле, в лесу, не знали, как меняется облик края. Но мы хотели это узнать. Здесь, на пермогорской круче, началось наше познание.

Сегодняшний турист просто и уверенно чувствует себя на Севере. Он едет на стремительной «ракете» или на комфортабельном теплоходе, почитывает путеводитель серии «Дороги к прекрасному», знает, где ему сойти и что он там увидит. Может быть, в чем-то ему и стоит позавидовать; он все знает, он не ошибется, ему будет удобно. Но, вспоминая свое давнее, молодое чувство, я все-таки не завидую современному туристу — то восторженное чувство неизведанного, чувство открывания прекрасного не по подсказке, а своим путем, пусть с ошибками и просчетами, но такими ошибками, которые помогают тебе лучше познать и полюбить эту землю.

В Пермогорье, где началось наше первое знакомство с Севером, мы сразу же допустили такую ошибку. Мы допустили ее потому, что не знали настоящего Севера. Мы читали в старых книгах о Севере — крае первозданной природы. Да, мы увидели ее с пермогорских берегов. Мы читали о Севере — крае замечательного деревянного зодчества, и мы увидели его и в церковке трехсотлетней давности, и в деревенских избах. Мы читали о северянах — удивительных людях, простых и мудрых, как природа, и мы встретили их. Мы читали о Севере — крае былин, песен, сказок, преданий, и мы хотели услышать их. По книгам мы знали Север старины, Север фольклорный, и нам хотелось увидеть живую старину, что должна была, по нашим представлениям, сохраниться в жизненном укладе, в быту, в обычаях.

Всего двадцать пять лет назад это было, и как многое изменилось с тех пор на Двине и на всем Севере! Казался тогда Север более отдаленным, глухим краем. Дольше и сложнее был путь сюда, и не быстроходные суда, а старенькие пароходы совершали ежедневно один рейс вниз и один вверх. И не распространились еще подвесные моторы, а редкая рыбачья лодка под парусом виднелась на плёсе.

И мы, увлеченные своими представлениями о Севере, искали поэтическую старину, ходили по деревне и спрашивали, кто знает песни и предания. Мы не жаждали новых открытий и ни на что не претендовали, просто хотели услышать голоса северной старины. Нас посылали к бабушкам, но те дичились нас и петь не хотели, отговариваясь, что знали, мол, да забыли. По молодости и неопытности не соображали мы, что никогда просто так не поет русский человек, а или в поле, когда вольно станет на сердце, или в горе, или в веселой компании.