В те годы в австро-венгерских ВВС постоянно использовалось слово "краксе", образованное от глагола "kraxeln", означавшего на австрийском диалекте немецкого "вскарабкаться". Но на сленге лётчиков это стало значить "разбиться при посадке".

Вблизи Хайденшафта, с его нависающими горами и дикими, непредсказуемыми ветрами, дующими вниз, в долину, это происходило с удручающей частотой. Но думаю, среди всех аэродромов юго-западного фронта ни один не был лучше приспособлен для того, чтобы "кракситься", чем Гардоло, в нескольких километрах выше Триента по долине Адидже. В сгущающейся темноте приземление на лётное поле Гардоло оказалось даже более опасным, чем в Перджине.

Аэродром размещался на дне узкой долины, с обеих сторон возвышались почти отвесные горы высотой не меньше тысячи метров, так что посадка напоминала скорее приземление в огромное корыто. В общем, я был очень рад сгустившимся сумеркам — они, по крайней мере, избавили от ужаса перед нависающими сверху утёсами во время захода на посадку.

Только когда мы достигли края летного поля, я понял, что всё позади. Крутящий водоворот обратной тяги ветра от склонов горы создал своего рода воздушную яму, в которую мы внезапно провалились и как кирпич падали метров десять, судя по невероятному скрипу крыльев. Только благодаря мастерству Тотта мы снова выровнялись до того, как колеса коснулись земли.

Но когда мы благополучно приземлились, то поняли, что, возможно, не стоило и беспокоиться. У 17-й эскадрильи было действительно много двухместных аэропланов "Авиатик" на ходу с двигателями "Австро-Даймлер" в 160 л.с. Но, как и в эскадрилье 19Ф, они не видели новых магнето месяцами.

Они могли предложить нам лишь переночевать у них и утром вновь лететь дальше над долиной во Вторую летную школу в Ноймаркте, где, по их мнению, на складах могут найтись магнето, потому что в школе сохранилась парочка старых "Бранденбургеров" ранней серии, которые недавно списали в ходе обучения.

Мы поблагодарили коллег, привязали аэроплан на ночь (в долине уже завывал ледяной ветер), неплохо поужинали в столовой и расположились на ночлег в складской палатке. Завтра наступит суббота.

Глава четырнадцатая

После завтрака мы дозаправились в Гардоло. Нам запретили использовать бензин 17-ой эскадрильи без заявки, подписанной не менее чем тремя офицерами в ранге майора или выше. Когда мы проснулись, накрапывал дождь, переходящий в дождь со снегом.

Наконец, бензин нашелся на соседней базе снабжения. Офицеры с явным раздражением подписали бланки и уехали в довоенном спортивном автомобиле с багажом и двумя довольно привлекательными армейскими медсестрами на заднем сиденье: уехали (как нам рассказали) на несколько дней, совершая поездку в Тироль с полным баком, несомненно, государственного бензина.

Я мог только надеяться, что для них это пройдёт без последствий. Для Toтта, меня и нашего изрешеченного пулями, истерзанного аэроплана настал очередной этап скитаний и попрошайничества по аэродромам и базам снабжения Южного Тироля.

За полвека, если не больше, проведённые на военной службе, у меня часто появлялись основания отметить, что в среде военных честь и доброта убывают по мере удаления от линии фронта. Когда я был помоложе, то часто задавался вопросом, с чего бы это; и лишь со временем до меня постепенно дошло, что именно такие качества как честность, бескорыстие и отвага способны привести людей к линии огня, а качества противоположные ведут по лёгкому пути увиливания к безопасной и непыльной работе в тылу.

Правда в том, что две минувшие мировые войны стали для Европы ничем иным, как обширным опытом отрицательного отбора, в результате которого лучшие гибли, а худшие выживали, чтобы плодиться и размножаться. Нигде мне это не проявилось с такой очевидностью, как в ремонтных мастерских авиабазы святого Иакова, прикреплённых к армейским дивизиям в Тироле и расположенных прямо за штаб-квартирой Одиннадцатой армии в Божене. Мы прибыли туда поздним утром, когда поняли, что в Ноймаркте ничем не смогут нам помочь, поскольку они закрылись на неопределённый срок.

Командир был не в восторге, когда у его дверей в субботу утром оказались два нищих летчика на побитом аэроплане, один — флотский лейтенант, а другой, по-видимому, страдающий кретинизмом сержант венгерских ВВС.

— Эта ремонтная база только для машин подразделения Тирольского фронта, ясно вам? — кричал он, выгоняя нас тростью, когда мы расположились под балконом бывшей гостиницы, в которой размещались службы подразделения. — Мы прикреплены непосредственно к командованию Одиннадцатой армии и не собираемся заниматься ремонтом для всяких бродяг. Уходите, разговор окончен, я сказал! Нет, мне плевать, что скажет генерал Бороевич. Он на фронте Изонцо, а не здесь, и с таким же успехом мог бы находиться в Патагонии. Можете и сами туда отправляться, наглый попрошайка. Просто убирайтесь, откуда пришли, вместе со своей ручной обезьянкой.

Крайне удрученные, мы вернулись и прогуливались вокруг цехов — покинутых и запертых на выходные — там, где стоял наш аэроплан. Теперь не осталось никакой надежды продолжить полет в каком бы то ни было направлении. Нет, придется просто бросить аэроплан и вернуться в Капровидзу поездом — возможно, даже на крыше товарного вагона, ведь у меня осталось лишь десять крон, завалявшихся в карманах брюк.

Боже мой, мы служим в одной армии с этими людьми или нет? Если бы итальянцы захватили нас в Бузовеккио, то едва ли стали обращаться хуже. Из съестного сохранились только остатки той провизии, что передали нам сельские жители. Тотт скромно расположился под крылом на влажной траве, а я снова снял панели обтекателя мотора, чтобы посмотреть, можно ли что-нибудь сделать с магнето.

Как я подозревал, осталось только молиться святому Иуде Фаддею, покровителю отчаявшихся. Электроды прерывателя износились и истерлись почти в порошок. Пока я копался в двигателе, кто-то за моей спиной произнес на немецком с сильным акцентом:

— Прошу прощения, ваше превосходительство, но что это за двигатель?

Я обернулся и увидел российского военнопленного, одного из тех, что работали на базах снабжения в Тироле носильщиками и чернорабочими. Он оперся на метлу и с повышенным интересом наблюдал за тем, чем я занимаюсь. На вид ему было не больше двадцати; широкое, честное, немного азиатское лицо, кепка и рубашка цвета хаки. Я ответил по-русски, на этом языке я мог неплохо говорить из-за сходства с польским.

— Австро-Даймлер 160 л.с., солдат. Но почему вы спрашиваете?

— Да так, ничего, ваше высокоблагородие. Просто перед войной я был подмастерьем на Путиловском заводе в Санкт-Петербурге и работал с двигателями Даймлера. Мы собирали их по лицензии: тип 80 л.с. для легковых автомобилей. Они такие же как эти, только чуть меньше. Но эти распределители зажигания совсем вышли из строя.

— Спасибо, но это я уже понял.

— Можно взглянуть?

Я передал ему изношенные электроды, и он их тщательно осмотрел.

— Конечно же, — сказал он, — я мог бы вам сделать несколько таких, будь у меня инструменты. Не такая уж сложная работа. Раньше я делал подобные вещи как учебное задание — в подмастерьях.

— Как вас зовут?

— Трофимов, ваше превосходительство: Аркадий Федорович, младший капрал, Третья батарея, 258-й полк полевой артиллерии. Попал в плен в Луцке летом. Нас здесь человек двадцать, в основном сибиряки.

— С вами хорошо обращаются?

— Вполне сносно, ваше превосходительство. Еда здесь не хуже, чем в России, и местные жители хорошие. Но мне не поручают ничего интересного, только пол мести и мусор собирать.

— Что значит "интересное"?

— Работу механика. Я предложил служить водителем герра командира, но он только смеется, отвешивает подзатыльник и называет малограмотным крестьянином из степей. Но честно, я мог бы справиться куда лучше, чем большинство местных.