При такой манере одеваться он скорее производил впечатление заместителя директора банка, нежели военного офицера: бледный, прилизанный и в очках, с аккуратно постриженными ногтями на маленьких ладонях, которые выглядели привыкшими к перу, а не к ручной гранате или кусачкам. Когда он повернулся ко мне лицом, я заметил на его воротнике значок военно-воздушных сил и три капитанские звезды — никаких крыльев пилота или офицера-наблюдателя. Прежде чем заговорить, Краличек аккуратно отряхнул мундир.

— Что ж, Прохазка, приветствую вас в эскадрилье 19Ф. Должен сказать, что это одно из самых эффективных воздушных подразделений вооруженных сил империи. И даю слово, что моя цель — сделать его самым эффективным. Скажите, Прохазка, в котором часу вы прибыли на аэродром Капровидза?

— В пятнадцать минут первого или около того, герр командир. В моем предписании написано в полдень, но из Дивакки не было транспорта, пришлось одолжить мотоцикл, и я должен был сначала доложиться в Девятнадцатой авиагруппе в Хайденшафте...

Гауптман поджал губы с выражением крайнего неодобрения.

— Герр линиеншиффслейтенант, — тихо произнес он, как будто я сказал что-то совсем неподобающее,— кажется, я услышал, как вы обозначили два варианта времени военного дня — "пятнадцать минут первого" и "полдень". Такое небрежное отношение ко времени, может, и приемлемо в австро-венгерских кригсмарине, не могу знать; но я хочу попросить никогда не использовать его здесь. Вы должны безотлагательно привыкнуть к точности часового механизма, с которой австро-венгерская армия ведет свои дела. Правильные военные формулировки — "двенадцать часов пятнадцать минут" и "двенадцать часов" соответственно — и будут использоваться все время, пока вы остаетесь в этом подразделении. Ясно?

Я ответил, что ясно.

— Отлично. До следующего приказа, и в ожидании прибытия ваших документов из Вены, ваша должность в этом подразделении — офицер-наблюдатель.

— Герр командир, с вашего позволения...

— Да, в чем дело?

— Герр командир, с готовность сообщаю, что я опытный пилот и имею почти четырехлетний опыт. Немного практики на современных аэропланах, и я вполне способен выполнять обязанности офицера-пилота. И еще перед смертью оберлейтенант Ригер сказал, что мне следует налетать несколько часов самостоятельно...

При этих словах он побледнел еще сильнее.

— Герр линиеншиффслейтенант, проявите сдержанность и оставьте при себе ценные предложения до тех пор, пока я вас не спрошу. Ваша основная должность здесь, как я понимаю, офицер-наблюдатель; значит, насколько мне известно, пока я не получу дальнейших приказов, именно этим вы и будете заниматься, даже если окажетесь последним оставшимся в живых опытным пилотом во всей двуединой монархии. Независимо от остального, любое другое решение означает посчитать полной ерундой распоряжения по укомплектованию личным составом, выпущенные в этом квартале императорским и королевским Военным министерством. Во всяком случае, мне больше нечего вам сказать.

Он сел за стол и вынул пачку листов бумаги, плотно исписанных цифрами, а также карандаш, линейку и арифмометр — вещь скорее похожую на перечницу с одними вертящимися ручками наверху— и просмотрел цифры в небольшом окошке сбоку. Он поднял голову.

— Да, вам есть что добавить?

Я порылся в нагрудном кармане кителя.

— Покорнейше сообщаю, что сегодня утром перед отбытием из авиагруппы 19 адъютант передал мне подарок для вас от гауптмана Хейровски. Велосипед, если точнее. Он прислонен к задней стенке этого барака. Еще он передал для вас сообщение.

Я вручил ему конверт, засунутый под велосипедное седло, и отдал честь настолько иронично, что рисковал получить обвинение в неповиновении. Краличек взял конверт. Я заметил, что его руки слегка дрожат.

— Э-э, случайно, не передавал ли он с письмом что-нибудь на словах?

— Имею честь сообщить, герр командир, что передавал; суть в том, как передал адъютант, что гауптман Хейровски готов научить вас ездить на велосипеде, если вы пожелаете.

Мой командир нервно улыбнулся, вскрыл конверт и вытащил из него листок бумаги. Гауптман тяжело сглотнул, пока читал, и посмотрел на меня с болезненной усмешкой.

— Да-да, Прохазка, мы с гауптманом Хейровски старые товарищи, вечно подтруниваем друг над другом. Не стоит воспринимать сказанное им серьезно. Он весьма способный офицер, даже если ему катастрофически не хватает военной точности. Могу вас заверить, мы относимся друг к другу с большим уважением. Во всяком случае... — Он разорвал письмо на мелкие клочки и бросил их в мусорную корзину. — Прошу меня простить, я должен продолжить с отчетами. У нас уже последняя неделя месяца.

Я отдал честь и собрался уходить.

— Да, кстати, Прохазка.

— Герр командир?

— Поручаю вам пока летать с фельдпилотом-цугфюрером Тоттом. Я жду от вас твердости в управлении этим человеком. Ему совершенно недостает дисциплины и уважения к военным приказам: на самом деле до такой степени, как я считаю, что вскоре придется направить его в окопы или даже под трибунал. В австро-венгерских военно-воздушных силах летная дисциплина уже печально ослабла, и пока я командую этим подразделением, моя главная задача — подтянуть ее. Как я понимаю, чем меньше непослушных выродков у нас в авиации, тем лучше для Австрии.

С этими словами он нацепил очки и принялся за работу над бумагами, с явным безразличием к моему уходу.

Я узнал за следующие несколько недель, что перед войной гауптман Краличек когда-то был одной из самых ярких восходящих звезд имперского и королевского Генерального штаба. Его пребывание в должности пехотного прапорщика было по меньшей мере непримечательным, отмечено лишь прискорбным инцидентом во время летних маневров 1906 года в Далмации, когда он упал с лошади перед эрцгерцогом Францем Фердинандом и несколькими тысячами зрителей, а потом снова поднялся и поставил не ту ногу в стремя, так что сел верхом задом наперед — лицом к хвосту.

Но его карьера как военного управленца была намного более многообещающей. В 1910 году, после получения самых высоких оценок за всю историю штабного колледжа в Винер-Нойштадте, его направили прямо в Военное управление железной дороги, департамент Военного министерства, ответственный за австро-венгерскую версию тех огромных, подробных планов мобилизации, благодаря которым гигантские армии призванных на военную службу переместятся в назначенные места во время войны.

В те дни, в докомпьютерную эру, это была чрезвычайно обременительная работа. В общем, поговаривали, и это не лишено оснований, что лучшие умы из штабного колледжа отправились в железнодорожные войска и закончили в изоляторах для сумасшедших, прежде чем им стукнуло сорок лет. Краличек блистал на этой трудной работе. Но когда роковой день наконец наступил, в конце июля 1914-го, все тщательно продуманные планы провалились. У монархии было два тщательных и подробных плана мобилизации, проработанных до последней секунды и до последнего солдатского шнурка: один для войны против России с заслоном против сербов; другой — для войны против Сербии с заслоном против русских.

Чего планы не принимали в расчет, так это возможность войны на оба фронта. В итоге это привело к месяцу, а то и больше полной неразберихи, когда два плана столкнулись друг с другом: грузовые вагоны катили пустыми, а тем временем истощенные солдаты шли вдоль железной дороги с пассажирскими вагонами, нагруженные их снаряжением и припасами; артиллеристы отправились в Сербию, когда их пушки оказались в Польше, а боеприпасы – в Тироле; воинские эшелоны тащились день за днем по жарким венгерским равнинам со скоростью восемь километров в час, а потом попросту сжигали буксы, пытаясь пройти Карпаты на скорости экспресса.

Мой кузен из Кракова — где восторг от войны с ненавистными русскими граничил с безумием — рассказал мне годы спустя, как он наблюдал эшелон с польскими резервистами, уходящий ранним августовским утром с центрального вокзала на фронт: солдаты забирались на увешанные флагами вагоны, нагруженные подаренными табаком и шоколадом, и уезжали со станции под громкие возгласы ликующей толпы и звуки гимнов Австро-Венгрии и Польши.