Сотрудничая в «Слове», в «Отечественных Записках», в «Вестнике Европы», в «Деле», Боборыкин много зарабатывал, откладывал на черный день и частью расплачивался с долгами, нажитыми им в шестидесятых годах — когда он издавал «Библиотеку для чтения»[234].
Над ним посмеивались, над его манерами, над его парижским шиком, называли за глаза не иначе, как Пьер Бобо, его вышучивали в газетах, но он оставался самим собою до последнего времени, и смотрел на своих насмешников и вообще на весь мир, как на материал, из которого он делает свои романы. Плыл он, как беллетрист, неизменно на верхнем гребне литературной отзывчивости и, строго говоря, был, что называется, безукоризненным челавеком, не сворачивал ни влево, ни вправо, даже без пятнышка, а в общем все-таки он в литературном отношении представляет собою для беспристрастного летописца, каким хотелось бы мне быть в своей книге воспоминаний, бледную тень. Романы его выцвели, как выцветают фельетоны на злобу дня. Он не способен был к художественному обобщению, ни юмора, ни сатиры нет у него, и нет поэзии в его писаниях.
Совсем другое впечатление производил Гаршин — душа глубокая, талантливая и трагическая; и другую память оставил он во мне. У него в доме я был всего два раза. Там господствовал дух опеки над ним, что стесняло его и меня. Опекала Гаршина влюбленная в него жена его, по профессии врач, не очень-то красивая и не очень молодая[235]. Она встретилась с ним в больнице, когда он страдал психическим недугом, и сошлась с ним, когда он выздоровел. Постоянно боялась она рецидива, и естественна была ее боязнь.
Зато Гаршин часто бывал у меня. Он лично был еще поэтичнее своих рассказов какой-то невысказанностью томящейся души. Но он любил и пошутить и сострить, и комические стихотворения Буренина декламировал наизусть, когда разойдется. Это было тем более пикантно, что Буренин принадлежал, что называется, к другому лагерю, а литературные лагери не признавали друг друга.
Я уже рассказал раньше, как Гаршин оставался верен «Отечественным Запискам». Что же касается «Отечественных Записок», то пенсия, которую он получал из журнала, была скоро прекращена, когда он стал писать чаще; на гонорар же, даже двухсотрублевый с листа, существовать было нельзя. Так что Гаршин был принужден взять место приказчика в писчебумажном магазине Гостиного двора, а потом счетовода в какой-то конторе[236]. По временам Гаршин начинал вдруг полнеть и становился «прозаическим».
От него начинало пахнуть мещанством. Но это было плохим признаком. Душа его не выносила мещанского груза, теряла равновесие, и он сходил с ума. Плодом такого страдания был его знаменитый «Красный цветок». Его отзывчивое сердце откликнулось и на страдания рабочего раньше других беллетристов. Стоит перечитать его «Глухаря», чтобы согласиться со мною. «Надежда Николаевна», довольно слабое произведение Гаршина, было зачато в публичном доме на Фонтанке, носившем более приличное название танц-класса[237]. Гаршин побывал там, разумеется, единственно, чтобы взглянуть на такую сторону жизни, которую он еще не знал.
Когда я выехал из Петербурга на некоторое время и жил в Киеве, он приезжал ко мне, был в удивительно хорошем настроении, дышал, как он называл, свободным воздухом. Тогда мы снялись с ним (и с Минским). Этот дорогой для меня портрет был напечатан потом — в журнале «Беседа»[238].
О последних днях Гаршина будет речь впереди.
Глава двадцать девятая
1880
Политические события. Мой рассказ «На чистоту». «Новое дарование». Присылка Тургеневым рассказа Мопассана и помещение его в «Слове». Личность Д. А. Коропчевского.
Политические события развертывались с роковой неизбежностью, гремящим шагом надвигалась одна из великих трагедий революционного движения в сторону «потрясения основ», во что бы то ни стало, без особой планомерной программы, стихийностью смущавшего многих, но зато увлекавшего в свой водоворот энтузиастов. К этому времени еще господствовало воззрение на крестьян, как на рабочих, но уже стал поднимать голову пролетариат в лице таких самородков, как Петр Алексеев, или Халтурин[239].
Правда, и Халтурин был втянут в свое течение народовольцами; — последовал взрыв в Зимнем Дворце. Но, с другой стороны, из народовольческой партии совсем выпадали все чаще и чаще иные видные деятели, наторевшие в практике хождения в народ и потерявшие веру в целесообразность той революционной деятельности, которую они себе некоторое время вменяли в обязанность. Так, жившие на нелегальном положении, народовольцы Каблиц и Фаресов[240] — последний просидел четыре года в одиночном заключении — предпочли подпольной работе надпольную. Каблиц в 1880 году весь отдался журнальной работе и поступил на государственную службу в контроль. Примеру его последовал Фаресов. Определенный узкий идеал либерально-буржуазной земской партии — добиться конституции, хоть и куцой, о чем представители литературы при свидании с диктатором Лорис-Меликовым[241], откровенно заявили ему — соблазнил не только Фаресова и Каблица. Положительно можно сказать теперь, что и террористы, исповедуя тогдашний тактический символ революционной веры, что «не революция для народа, а народ для революции», имели в виду прежде всего конституцию, Один только Самойлов — скептически относился к конституции, открыто в наших кружках не высказываясь даже за республику, и вообще считавшийся человеком, взгляды которого были умереннее, например, политических взглядов чиновника Воропонова, всегда кричавшего, что пора «устроить камуфлет»[242], или свободолюбивых профессоров, получавших в награду за преподавание государственного или полицейского права превосходительные чины и звезды. Кстати, надо вспомнить, что и первомартовцы на суде публично заявляли, что они добивались только правового порядка, были, так сказать, его застрельщиками, а исполнительный комитет в известном письме к Александру III предлагал мир от имени народовольцев на условиях только амнистии и дарования России представительного образа правления; следовательно, народовольцы являлись до конца только красной гвардией либерального земства, и лишь после того, как Александр III, поколебавшись и не приняв мира, казнил Желябова и его сподвижников[243], их сменили социалисты-революционеры.
Выстрел Веры Засулич в обер-полицеймейстера Трепова был актом скорее анархистским, в том смысле, что он не был организован партией, равно как и неудачное покушение Соловьева на Александра II[244].
По словам Жемчужникова, Засулич, оправданная судом и, при выходе на улицу, отбитая от полиции, сочувственно настроенной публикой, провела несколько дней в редакции «Слова», прежде чем удалось обеспечить ей бегство за границу[245]. Одно время мы верили, что это, действительно, так было. Но большой трус был Жемчужников, и потому за достоверность факта ручаться нельзя.
Кравчинский[246] был тоже вхож к нам — опять-таки по свидетельству Жемчужникова; лично я никогда не видал Кравчинского в «Слове» ни до убийства Мезенцова, ни после. Как известно, Кравчинский был тоже, несмотря на свой терроризм, буржуазным социалистом.
Так или иначе, все эти революционные зарницы и молнии волновали петербургских журналистов. Даже «Новое Время» получило грозное предостережение за сочувственные статьи по поводу Засулич. Хотелось и мне откликнуться на события. Научный арсенал мой казался мне слишком бедным. А тут стали меня посещать всё повелительнее мечты о романе, о том, как бы воплотить в поэтические образы факты живой действительности. Бегало перо по бумаге иногда до рассвета, а утром Марья Николаевна, просыпаясь, спрашивала:
234
П. Д. Боборыкин был издателем и редактором журнала «Библиотека для чтения» в 1863–1865 гг. (в последний год вместе с Н. Н. Воскобойниковым).
235
11 февраля 1883 г. Гаршин женился на Надежде Михайловне Золотиловой (1859 – после 1934). В 1877–1878 гг. она была слушательницей Надеждинских акушерских курсов, а с 1878 по 1885 г. врачебных курсов при Николаевском военном госпитале, работала сверхштатным ординатором акушерской клиники И. М. Тарновского.
236
В 1883 г., после женитьбы, не надеясь на литературный заработок, Гаршин поступил на службу секретарем в канцелярию Съезда представителей железных дорог.
237
По-видимому, имеются в виду так называемые «танц-классы» Самолетова, быв. Марцинкевича, располагавшиеся на Фонтанке около Семеновского моста.
238
Фотография была сделана в Киеве в сентябре 1884 г. Цинкография с нее была опубликована в 1903 г. в № 6 журнала «Беседа» (С. 246) с заметкой И. И. Ясинского «Это было давно»: «Это было в Киеве, в начале 80-х годов. Мы жили на Паньковской улице в квартире с высокими окнами, откуда открывался прелестный вид. Было много солнца, воздуха, ароматная близость ботанического сада и была молодость. Ко мне приехал Всеволод Гаршин — красивый, молодой, знаменитый, и приехал Минский, бывший тогда первым русским поэтом. Мы все утро провели в живой беседе. Всеволод был возбужден. Он острил... над чем, обыкновенно, острят литераторы, рассказывал анекдоты о цензуре и о братьях-писателях и продекламировал несколько юмористических стихотворений Буренина, к которому «питал слабость». После завтрака мы отправились бродить по Киеву, увидели фотографию, зашли и снялись. Всеволод все время смешил нас и фотографа. Один Минский выдержал характер во время сеанса... Ах, кажется, что это было еще вчера! Быстро мелькают и уходят в вечный мрак великие тени — и мог ли я тогда думать, что через каких-нибудь два или три года после этого веселого утра мне придется над могилой Гаршина говорить прощальное слово...»
239
Имеются в виду первые революционеры-рабочие: ткач Петр Алексеевич Алексеев (1849–1891), судившийся по так называемому «Процессу 50-ти» за революционную пропаганду и произнесший на суде знаменитую обличительную речь, и столяр Степан Николаевич Халтурин (1856–1882), осуществивший 5 февраля 1880 г. террористический акт — взрыв в Зимнем дворце с целью покушения на Александра II, в результате которого погибло 11 человек нижних чинов конвоя (героев русско-турецкой войны 1877–1878 гг.) и 56 человек было ранено, но царь остался невредим.
240
Иосиф Иванович Каблиц (1848–1893) — публицист, писавший под псевдонимом И. Юзов, Анатолий Иванович Фаресов (1852–1928) — писатель, публицист, мемуарист. Будучи по убеждениям либеральными народниками, в членах организации «Народная воля» ни тот, ни другой не состояли.
241
Михаил Тариелович Лорис-Меликов (1825–1888) — российский государственный деятель, член Государственного совета (1880), генерал от кавалерии, генерал-адъютант. 12 февраля 1880 г. был назначен главным начальником «Верховной распорядительной комиссии, учрежденной для борьбы с крамолой» с чрезвычайными полномочиями. Ожидалось, что он возглавит непримиримую борьбу против революционеров, однако Лорис-Меликов стал действовать иными методами, подтвердив свой образ хотя и строгого, но либерального и конструктивного государственного деятеля. Он обратился к жителям Санкт-Петербурга с особым воззванием, в котором заявлял, что главную силу, способную содействовать успокоению в государстве, он видит в поддержке общества. Такая политика Лорис-Меликова получила название «диктатуры сердца», а его самого прозвали «бархатным диктатором». В начале сентябре 1880 г. Лорис-Меликов провел «профилактическую» встречу с редакторами ряда петербургских газет и журналов, о чем сообщал Императору Александру II: «По поводу появившихся в последнее время в некоторых периодических изданиях статей, я счел обязанностью пригласить к себе редакторов более значительных газет и журналов для подробного с ними объяснения и для сделания им строгого внушения...» (Былое. 1917. №4 (26). Октябрь. С. 36).
242
Камуфлет (фр. camouflet) — подземная вспышка пороха, малая мина, небольшой взрыв; в переносном значении — неожиданный удар, подвох.
243
Революционер-народник Андрей Иванович Желябов (1851–1881), арестованный за два дня до цареубийства 1 марта 1881 г., потребовал у следствия приобщить себя к делу цареубийц и был по приговору Особого присутствия Правительствующего сената повешен на Семеновском плацу в Петербурге вместе с другими первомартовцами 3 апреля 1881 г.
244
Мемуарист называет покушения террористов-одиночек (В. И. Засулич на петербургского градоначальника Ф. Ф. Трепова 24 января 1878 г. и А. К. Соловьева на Императора Александра II 2 апреля 1879 г.), совершенные по личному почину, а не по решению революционной организации.
245
31 апреля 1878 г. в здании Окружного суда (Литейный просп., № 4) состоялось судебное рассмотрение дела Веры Засулич (см. предшеств. примеч.). Председателем суда был А. Ф. Кони, обвинение поддерживал прокурор К. И. Кессель, в качестве защитника выступал адвокат П. А. Александров. Вердиктом присяжных Засулич была полностью оправдана. Оправдательный приговор был восторженно встречен в обществе и сопровождался манифестацией со стороны собравшейся у здания суда большой массы публики. Когда карету с освобожденной подсудимой на углу Воскресенского (ныне Чернышевского) просп. и Фурштадтской улицы пыталась задержать полиция, толпа отбила Веру Засулич, причем произошла перестрелка. Несколько дней Засулич скрывалась в Петербурге на конспиративной квартире, а затем тайно выехала за границу, в Швейцарию. Сообщение мемуариста о том, что Засулич скрывалась «несколько дней в редакции «Слова»» (по адресу: Поварской пер., № 6), вызывает сомнение.
246
Сергей Михайлович Кравчинский (псевд.: С. Степняк, 1851–1895) — революционер-народник, в 1878 году совершил теракт — убийство шефа жандармов Н. В. Мезенцева, после чего был вынужден скрываться за границей. Автор книги очерков «Подпольная Россия» (Milano, 1882, на ит. языке; по-русски — Лондон, 1893).