Нам, к сожалению, недоступна — из-за незнания языка — работа датского ученого В. Веделя о средневековье, где автор указывает на элементы садизма в этосе средневекового ремесленника[458]. Это свидетельство Ранульф также включает в число своих позитивных доводов (с. 18). В пользу его гипотезы свидетельствует также, по его мнению, история Соединенных Штатов. Плантаторы Юга и колонисты Севера происходили из той же самой социальной среды, но кальвинизм не получил распространения на Юге, поскольку южане уже успели к этому времени разбогатеть (с. 33). Плантаторы Южных штатов руководствовались моралью феодально-патриархального типа, гораздо более «мягкой». Они поощряли искусства, позволяли себе даже свободомыслие (например, Т. Джефферсон) и вообще склонны были скорее восхвалять добродетель, чем обуздывать порок.
На Севере обогащение влечет за собой отказ, шаг за шагом, от ригоризма. Облик всевышнего преображается. Жестокий Иегова превращается в доброжелательного Творца, который не мешает жить людям. Пастор, который в XVIII веке решил всенародно обличать грехи прихожан, был лишен ими прихода. Формируется новый тип священника, приспособленного к новым условиям и далекого от жестокости теократов XVII столетия. Суровая добродетель уступает место респектабельности, которую обеспечивает высокое положение в обществе, основанное на богатстве. Все эти перемены связаны с ростом не только уровня жизни, но и социального престижа мелкой буржуазии. Именно она формирует Соединенные Штаты по своему образу и подобию, тогда как в Европе (по мнению Калвертона, на монографию которого об Америке часто ссылается Ранульф[459]) стиль буржуазной культуры диктовала крупная буржуазия, находившаяся под влиянием дворянской культуры. Это различие, как считает Калвертон, объясняет, в частности, равнодушие американцев к искусству. Заметим, что, если речь идет о Соединенных Штатах, Ранульф в подтверждение своего тезиса мог бы сослаться на известный роман Т. Драйзера «Американская трагедия», где нравственность мелкой и нравственность разбогатевшей буржуазии противопоставляются как раз в его духе. Не знаю, как отнесся бы Ранульф к такой черте «среднего класса», подчеркнутой супругами Линд в «Миддлтауне», как доброжелательность миддлтаунцев друг к другу. Скорее всего, он ответил бы, что их уровень жизни позволяет им быть доброжелательными, причем то обстоятельство, что в годы кризиса доброжелательность шла на спад, отметил бы как довод в пользу своей гипотезы.
Таковы важнейшие «позитивные доводы» Ранульфа. Перейдем теперь к его «негативным» доводам, то есть к доказательствам от противного. Автор вкратце говорит о моральных воззрениях различных аристократических групп (средневековых баронов, рыцарства и т.д.): здесь господствует культ добродетелей, свойственных людям, которые убеждены в собственном превосходстве (великодушие, опекунское отношение к слабым и т.д.) и которым в свою очередь чужд моральный ригоризм, понятия греховности и смирения, несовместимые с достоинством знати. Затем он подробнее останавливается на католицизме.
Снисходительность католического клира позднего средневековья к своей пастве хорошо известна. Кто же не знает, что получить отпущение грехов можно было тысячью способов. Культ богоматери процветал, поскольку требовалась небесная заступница, до бесконечности милосердная, у которой одной литанией можно вымолить отпущение всех грехов (с. 116-119). Навязанный клиру целибат нельзя считать проявлением бескорыстной склонности к суровому контролю за чужой жизнью, ведь обет безбрачия служил интересам церкви. Точно так же не было проявлением подобного рода склонностей суровое отношение к некатоликам, а позже — беспощадная борьба с еретиками, ибо инквизиция действовала в качестве «защитного механизма», стоявшего на страже интересов церкви, а не морали. «Еретики, считавшиеся примерами добродетели, во имя Христа истреблялись без всякой пощады, тогда как правоверный католик, ссылаясь на то же самое святое имя, мог купить за гроши отпущение тяжелейших грехов» (с. 135). Этот этический стиль католицизма автор объясняет тем, что складывался он прежде всего под влиянием высшего церковного клира.
Привлекая материалы монографии В. Гронбека о тевтонах[460], Ранульф и их включает в число своих «негативных» доводов. Какого-либо аналога мелкой буржуазии у тевтонов найти невозможно. В то же время они не настаивают на непременном наказании виновника недостойного деяния; главное — восстановить честь потерпевшего. Родичи потерпевшего защищают его, а род обидчика должен сражаться за обидчика, хотя бы даже не одобрял его действий. Этот этос, кстати сказать, очень напоминает нам этос исландских саг.
Рассмотрение отношений, существовавших в Европе, занимает большую часть книги Рудольфа. Дальний Восток и первобытные народности присутствуют уже в весьма обобщенном виде, а отбор материала по необходимости довольно случаен. И здесь автор не находит ничего противоречащего его гипотезе, хотя порой не находит ничего, что бы ее подтверждало. Именно так обстоит дело с примитивными народами. Известные автору исследования не сообщают о каких-либо склонностях этих народов к «бескорыстному наказыванию», а правовые отношения развиваются у них в направлении того, что у нас называется гражданским правом. Некоторые исторические явления не позволяют Ранульфу сделать какие-либо определенные выводы: отчасти они говорят в пользу его гипотезы, отчасти — против. К ним относится, между прочим, этос древних иудеев.
Познакомив читателя с проблематикой и методами работы Ранульфа, перейдем к его выводам, а также к критическим замечаниям, возникающим при их чтении.
Ранульф не считает своей заслугой ни утверждение, что моральный ригоризм свойствен мелкой буржуазии, ни утверждение, что зависть играет роль в формировании определенных моральных воззрений. Последнее из этих утверждений имеет давнюю традицию, восходящую еще к софистам и хорошо известную автору. Своей задачей он считал проверку гипотезы о существовании определенных взаимосвязей. Но он не уклоняется и от попытки объяснить их. Оказывается, что социологи в большей степени согласны между собой, когда констатируют присущую мелкой буржуазии бескорыстную склонность к наказыванию, чем когда они пробуют найти причины подобного явления. Как утверждает В. Ведель (которого мы уже цитировали вслед за Ранульфом), усиленный контроль за чужой жизнью — общая черта скученных городских поселений. Зомбарт в книге «Буржуа» высказывает мнение, что мещанские добродетели не являются лишь следствием жизненной необходимости. Действительно, мещанин, чтобы выжить, должен быть трудолюбив и бережлив. Но, кроме того, он хочет противопоставить свою мораль гораздо менее строгой морали привилегированных, которым он, в сущности, завидует и как раз потому так нетерпим к их нравам. Зависть, согласно этому мнению, следовало бы считать одной из причин восхваления нравов, отличных от тех, которые нам недоступны; таким образом, зависть оказывается одним из факторов, формировавших мелкобуржуазную мораль.
Ранульф считает более обоснованной иную постановку вопроса. По его мнению, усвоение мелкой буржуазией определенных добродетелей было необходимостью, а зависть — не одна из причин, но следствие навязанной себе Дисциплины в сочетании с ощущением собственной обделенности. «До тех пор пока не будет доказано обратное, лучше признать, что мещанские добродетели, вообще говоря, культивировались только теми, кто был к этому вынужден либо материальными условиями жизни, либо блюстителями морали, среди которых он жил; а постоянным следствием этой вынужденной самодисциплины были претензии к людям, более щедро одаренным судьбой. Бескорыстную склонность к наказыванию можно отождествить с подобного рода претензиями» (с. 42-43).
Вернемся, однако, к основному сюжету книги Ранульфа, то есть к взаимосвязям, которые он хотел показать, и зададимся вопросом, действительно ли собранные им факты подтверждают его гипотезу. Пробуя ответить на этот вопрос, мы сталкиваемся с определенными трудностями понятийного характера. Они, в частности, связаны с двумя основными для книги Ранульфа понятиями: понятием мелкой буржуазии и бескорыстной склонности к наказыванию.