О тезисе I. Припомним, что Вебер констатировал более сильный приток протестантов в реальные гимназии и высшие технические училища, а католиков — в общеобразовательные гимназии и университеты. Предположив, что цифры установлены верно, и принимая их интерпретацию, предложенную автором, который видит здесь свидетельство более практичной, трезвой жизненной установки протестантов по сравнению с католиками, можно счесть это доводом в пользу каких-то связей между вероисповеданием и определенной жизненной установкой.
Но сказать определеннее, что здесь с чем связано, непросто. Допустив пока, что мы знаем в общих чертах, что такое пуританская этика (хотя и тут, как увидим, не все так ясно), рассмотрим повнимательнее ее коррелят — так называемый «дух капитализма». Вебер уклоняется от его определения через ближайшее родовое понятие и видовое различие. Что такое «дух капитализма», должно, по его мнению, стать ясным в ходе дальнейшего анализа (с. 30). Пока читатель должен удовлетвориться примером, приводимым в качестве наглядной иллюстрации концепции автора. Таким примером служат для Вебера уже известные нам высказывания Франклина. Комментарии Вебера к ним позволяют предположить, что духом капитализма, по его мнению, проникся тот, кто каждую минуту использует для обогащения, понимая обогащение как призвание и воспрещая себе наслаждаться жизнью в ущерб уже приобретенным богатствам. Но ведь в классических высказываниях Франклина содержится не только это. Там есть еще призывы к усердию и трудолюбию, бережливости, неукоснительному соблюдению принятых на себя обязательств. Если то, что мы находим в высказываниях Франклина, должно служить иллюстрацией духа капитализма; неудивительно, что дух капитализма оказывается связанным с пуританской этикой, коль скоро мы определяем его при помощи входящих в ее состав элементов. В таком случае вопрос был бы решенным уже ex definitione[440][441].
Были авторы[442], упрекавшие Вебера в искажении идей Франклина в результате такого отбора его сочинений, при котором не учитывались работы и письма, в которых Франклин, ссылаясь на мудрецов античности, недвусмысленно высказывался против золотой лихорадки и привязанности к земным благам. Этот упрек не кажется мне справедливым. Высказывания Франклина на протяжении его долгой жизни отнюдь не были однородными, и трудно сомневаться в том, что сам он не следовал всем поучениям, которые адресовал малым мира сего. Вебер, однако, ставил своей задачей не воссоздание идеологического портрета Франклина, но иллюстрацию того, что он назвал «духом капитализма»; в качестве такой иллюстрации он мог выбрать поучения Франклина, содержащиеся в его календарях — выбор тем более обоснованный, что именно франклиновский календарь имел больше всего читателей и, по мнению Вебера, особенно сильно способствовал превращению духа капитализма в массовое явление.
Более существенным в связи с выбором Франклина в качестве образца представляется возражение, что советы Франклина молодому купцу не являются чем-то новым или чем-то преимущественно связанным с его эпохой; как утверждает Л. Брентано, такие советы дал бы купец начинающему приказчику в любой стране. Здесь, по мнению Брентано, мы имеем дело попросту с традиционной профессиональной этикой мелкого буржуа, провозглашавшейся им уже на исходе средневековья. Наставления, во всем подобные франклиновским, давал пионер немецкой промышленности Иоганн Готтлоб Натузиус, который, как и Франклин, начав почти с ничего, составил значительное состояние. «Никак нельзя согласиться с тем, — утверждает Брентано, — будто пуританизм породил дух капитализма как массовое явление»[443], хотя и нельзя отрицать, что пуританизм содействовал капитализму, разрушая некоторые предубеждения, сдерживающие его развитие.
Мы согласны признать, что в добродетелях, которые проповедовал Франклин в своем календаре и которые мы рассматривали в первой главе нашей работы, нашла выражение профессиональная этика мелкого купца или ремесленника вообще, и этика эта имела гораздо более широкое распространение во времени и пространстве, чем полагает Вебер. Заметим, кстати, что ганзейским купцам приписывается «пуританская» этика до появления кальвинистского пуританства, с которым Вебер связывает Франклина. Но, по нашему мнению, даже если бы афоризм «время — деньги» был известен до Франклина, развитие этой мысли и сила, с которой она подчеркивалась, были, во всяком случае, чем-то новым. Мы знаем авторов, еще до Франклина подчеркивавших ценность времени. Вполне вероятно также, что и до Франклина были люди, которые для себя лично переводили время на деньги: на заработанные деньги — время активной деятельности, а на потерянные — любую минуту, проведенную в праздности или потраченную на развлечения; но вряд ли можно привести пример человека, который предложил бы такую программу всем и каждому в качестве моралиста.
Если исходить из того, что установка, которую Вебер называет духом капитализма, нашла выражение в приведенном выше франклиновском афоризме, то напрашивается вопрос: в какой мере мораль франклиновского календаря может служить иллюстрацией пуританизма? Ответ на него важен для оценки тезиса Вебера о точках соприкосновения между духом капитализма и кальвинистской этикой, выступающей в роли пуританской этики по преимуществу. Сам Франклин, как нам известно из его автобиографии, отошел от религии очень рано, оставив для личного употребления довольно бледный деизм. Что же касается его календаря (который, разумеется, можно рассматривать лишь как свидетельство его взглядов на то, каким образом следует воспитывать других, а не как личное исповедание веры), тон этого календаря как нельзя более земной, добродушный, спокойный, без обращения к религиозным доктринам вообще и к какой-либо конкретной религиозной доктрине в частности, а также без пафоса учения о предназначении, учения, которому Вебер, приписывал такую роль в пробуждении «духа капитализма».
В польской литературе есть образ, который гораздо лучше, чем поучения Франклина, иллюстрирует тот специфический сплав экономики и религии, который Вебер подчеркивает в жизненной установке пуританина. Но это образ шляхтича и, надо полагать, католика. Мы встречаем его в «Нравоописательной смеси» Генрика Жевуского, в эссе «Мамона», в котором Жевуский необычайно интересно и тонко рисует типы почитателей денег. Один из таких типов — Клеон; его характеристику мы позволяем себе в сокращении привести:
«Клеон — человек во всех отношениях добродетельный. Примерный отец, спокойный сосед, с прислугой и крестьянами добросердечен и ровен. И хотя главнейшая его страсть, как и прочих его единоверцев (т.е. почитателей мамоны. — М.О.), состоит в накоплении денег, ради всех сокровищ короля Аттала[444] он не позволил бы себе малейшей нечестности. Он не совершенно лишен способности к жертвам и даже, случалось, умел проявлять великодушие; вообще же он достаточно дружелюбен для собирателя состояния. При всем том, однако ж, в служении золотому тельцу он выказывает даже большее рвение, нежели те (т.е. типы, описанные автором раньше. — М.О.), и, хотя в поступках своих он честен, его понятия в этом предмете извращены еще более. Ибо он верует, и верует свято, несокрушимо, неколебимо, что господь вменил в обязанность всякому человеку, в особенности отцу семейства, наживать или умножать состояние — богобоязненно, под угрозой вечного осуждения. Попечение о прибыльном течении своих дел мнится ему не только чем-то вполне допустимым, благоразумным, полезным (с чем согласится каждый), но долгом, пренебрежение коим есть грех, отпущению не подлежащий...
Малейший ущерб, случившийся по его недосмотру, не столько печалит его материальным убытком, сколько тревожит чувствительную его совесть напоминанием о неисполненном долге. Эта мысль, посреди достатка, коим дом его изобилует, делает его постоянно несчастным, невзирая на то, что он сознает свою невиновность. Он убежден, что богатство есть наследство от господа бога, отказанное его обладателю с условием, что тот заслужит его упорным трудом... и если к концу года он замечает, что приумножил свое состояние не на столько, на сколько мог бы и на сколько ему удавалось в прежние годы, его помутившаяся совесть терзает его точно так же, как если бы из-за него пострадала чужая собственность. Как видите, наш добрый Клеон не поэт и не философ мамоны, но ее теолог...