ГЛАВА VIII РЫЦАРСКИЙ ЭТОС В НОВОМ СВЕТЕ

Наличие в Соединенных Штатах аристократии обычно отрицается; американскую культуру считают плебейской и именно этим серьезно отличающейся от европейской культуры. Так, например, Э. Шилс объясняет характерное для американцев, в отличие от англичан, отсутствие потребности в «приватности» тем, что за океаном не было рыцарских традиций, столь важных для Англии. В то время как в Америке лозунг «От лохмотьев к богатству» (Fromraystoriches) находил отклик еще в начале нашего столетия, Англия никогда не обращалась к нему.

Есть анекдот о двух американцах, поспоривших, кто из них расскажет самую невероятную историю. Первый, уроженец Чикаго, начал: «Жил как-то в Чикаго джентльмен...»; тут собеседник, родом из Бостона, остановил его и признал свое поражение: это, полагал он, было совершенно невероятно.

Примерно в середине прошлого столетия, пишет У. Р. Тейлор в книге «Кавалеры и янки»[210], американцы утвердились в мнении о том, что их культура распадается на демократическую, меркантильную культуру Севера и земледельческую, аристократическую культуру Юга, которая придерживается совершенно иных ценностей. Янки считались наследниками английских пуритан — «круглоголовых»[211], а джентльмены Юга — потомками «кавалеров»[212], разделявшими ценности сельского дворянства (countrygentry) в Англии. Это деление сохраняется еще у Ч. Бирда в 1927 г.

По мнению Тейлора, такое деление не может быть принято без серьезных оговорок: можно привести примеры писателей Севера, усвоивших идеологию Юга, и писателей Юга, разделявших ценности янки. Процесс коммерциализации, бизнес и спекуляция земельными участками захватывали и южан. Нередко они заботились о прибыльном использовании земли, сами живя в городе. Не успела кончиться первая четверть XIX столетия, как в Америке, замечает Тейлор, появились сомнения относительно направления развития Нового Света: многим была не по душе агрессивность, с которой прокладывал себе путь self-made man[213]. Верхи общества и те, кто претендовал на это звание, почувствовали необходимость выделить класс людей, который не был бы поглощен приобретательством и неприязненно относился бы к торгашеской жизни, к городам и к успеху, измеряемому в долларах. Вот они-то и помогли сложиться полумифическому представлению о Юге. Именно этот образ Юга отвечал их душевным потребностям, именно этот образ хотели они включить в свою историю и в свою традицию.

В американской литературе Тейлор обнаруживает различные образы американского этоса в зависимости от того, северяне ли писали о Юге или южане о Севере. Действительно, существование рабства на Юге способствовало формированию праздного класса и барского отношения к жизни. Но чтобы считаться джентльменом, недостаточно было владеть обширными плантациями. Нужно было еще окончить университет — не для того, чтобы приобрести профессию, но дабы усвоить хорошие манеры. Увенчанием джентльменского воспитания считалась поездка в Европу. Из университетов предпочтение отдавалось Виргинскому, имевшему славу американских Афин. Выполнение этой программы требовало, разумеется, немалых средств.

Как в Англии, так и в Америке, пишет Э. Д. Белцилл в книге «Филадельфийский джентльмен», сложилась определенная группа людей, добившихся успеха, людей богатых и влиятельных, дети и внуки которых воспитывались в более или менее изолированном от финансовых дел мире, именуемом нередко «хорошим обществом». Ведь унаследованное богатство всегда и повсюду служило основой барственности (gentility)[214]. С. М. Липсет в статье «Аристократия в Америке» утверждает, что в Соединенных Штатах имеется класс, во многом сходный с аристократией Старого Света. Его отличительные признаки: англосаксонское происхождение, состоятельность семьи, принадлежность к епископальной церкви, воспитание в частной школе-интернате, а затем учение в Принстонском, Йельском или Гарвардском университетах, членство в таких клубах, как Сомерсет, Никербокер и Филадельфия[215].

Тема эта настолько обширна, что нам придется ограничиться рассмотрением связанных с ней проблем на нескольких примерах. К счастью, показать, что рыцарский этос проник и в Новый Свет, куда проще, чем обосновать обратное утверждение: ведь суждения о несуществовании чего-либо доказывать особенно трудно.

Сначала познакомимся со взглядами автора, которого Ю. Халасиньский называет величайшим философом американской демократии, характерными для всей тогдашней интеллектуальной Америки[216]. Речь идет о Р. У. Эмерсоне (1803-1882). В своем эссе «Манеры» он пишет: «Мало что так бросается в глаза, как формирование понятия джентльмена. Оно связано с представлением о рыцарстве и лояльности. В английской литературе половина драматических произведений и все романы, начиная с романов Ф. Сидни и кончая романами Вальтера Скотта, описывают этот образ. Без слова «джентльмен», так же как и без слова «христианин», отныне нельзя обойтись при характеристике нынешнего и нескольких предшествующих столетий. В той роли, которую играет это понятие, находит выражение признание личных достоинств, непередаваемых по наследству». «Джентльмен не кривит душой; он хозяин своих поступков и показывает это своим поведением; он всегда независим, никому и ничему не угождает — ни людям, ни мнениям, ни деньгам»[217].

Во всем руководствоваться собственным чувством Справедливости — вот основа рыцарства (chivalry); во всем полагаться на себя самого — вот, согласно Эмерсону, главная добродетель. Любого рода зависимость — все равно, от знаменитого мужчины или от женщины, — обращает в ничто привилегии джентльменства. С таким человеком не хочется иметь дела — лучше уж обратиться к его господину.

Эмерсон знал Европу, и ее дворянские образцы, как видим, не оставили его равнодушным. Способность быть самому для себя законом, независимость, самообладание, спокойствие — все это черты прирожденного господина у Аристотеля. Эмерсон разделяет мнение тех, кто (подобно Аристотелю, а позже — Честерфилду) считал торопливость чертой, недостойной джентльмена, для которого мало что по-настоящему важно. Свойственное Эмерсону внимание к эстетической стороне поведения человека также сближает его взгляды с элитарной европейской культурой. Моральные достоинства правят миром, признает он, но внешние ощущения, с которыми связаны наши эстетические впечатления, не позволяют собой пренебречь: они носят императивный характер. Поэтому Эмерсон, опять-таки на манер Честерфилда и подобных ему, подчеркивает роль джентльмена как арбитра в вопросах вкуса. В дальнейшем, если верить М. Лернеру, роль знатоков-ценителей перестает интересовать американцев. «Господствующими идеалами становятся престиж, безопасность, успех»[218].

С образом джентльмена обычно связано представление о финансовой обеспеченности и жизни, свободной от каких бы то ни было материальных забот. Но Эмерсон считает это второстепенным вопросом. Он убежден, что достоинства, которые требуются от джентльмена, автоматически обеспечивают ему самостоятельность. Сильная личность, вообще говоря, должна быть способна как к обладанию земными благами, так и к их щедрой раздаче. Благородное звание поначалу основывалось на прирожденном превосходстве. «Лучшие» — это те, кто в наибольшей степени обладает личной и гражданской культурой.

Понятие джентльмена предполагает вежливость и доброжелательность, мужество в сочетании с мягкостью. Деньги, как уже говорилось, — простое следствие личных достоинств джентльмена. Как видим, убеждение Франклина, будто богатство следует за добродетелью, разделяет и Эмерсон. «Джентльмен, — говорится в эссе «Манеры», — как я полагаю, олицетворяет собою право всюду, где он находится... В часовне он молится лучше святого, на поле боя превосходит опытных генералов, на светском приеме своей учтивостью затмевает всех» (с. 199-222). К джентльменам Эмерсон причисляет Сида, Юлия Цезаря, Александра Македонского и Перикла. Диоген, Сократ и Эпаминонд были чистокровными джентльменами, хотя сознательно пренебрегали деньгами. Манера держаться чрезвычайно важна, причем, как было сказано выше, Эмерсон подчеркивает ее эстетическую сторону. Изысканные манеры — устрашающий барьер для невеж; они защищают одних и наводят робость на других (любопытное наблюдение, которое подтверждает роль хороших манер в ограждении высших классов от низших). Они устраняют многие трудности и тем самым облегчают жизнь. Наполеон, детище революции и сокрушитель старой аристократии, никогда не переставал заигрывать с Сен-Жерменским кварталом. Правда, людям такого покроя некогда было заниматься своими манерами. Но эту возможность они предоставили своим детям. Отцы сеют, сыновья пожинают плоды, а затем, в свой черед, передают их новому, лучшему поколению.