— Помилуйте, мисс Нина! — сказал Тифф, стараясь с величайшей поспешностью исполнить её приказание. — Если бы старик Тифф стыдился работы, то у него накопилось бы её целая груда, так что ему одному и не справиться бы. Это верно!

— Со мной вызвался ехать Томтит; — такой негодный! — сказала Нина, посмотрев кругом себя, — он, верно, остался у ручья! Его соблазнил зелёный виноград; — теперь, как говорится, поминай его, как звали. Пожалуйста, Тифф, привяжи Сильфиду где-нибудь в тени, а я пойду к мисс Фанни.

И Нина торопливо пошла по дорожке, окаймлённой с обеих сторон китайскими астрами и ноготками и ведущей прямо к крыльцу, на котором Фанни, с стыдливым румянцем, покрывавшим её смуглые щёки, поджидала мисс Нину. Этот ребёнок, в лесах, среди которых вырос, был самым отважным, свободным и счастливым созданием. Не было дерева, на которое Фанни не могла бы вскарабкаться, не было чащи кустарника, сквозь который она не могла бы пробраться. Она знала каждый цветок в окрестностях её дома, каждую птичку, каждую бабочку; знала с непогрешимою точностью, в какое время созревали различные плоды и расцветали цветы, и, наконец, до такой степени знакома была с языком птиц и белок, что её можно было принять за посвящённую в таинства природы. Единственный её помощник, друг и покровитель, старый Тифф, одарён был тою странною, причудливою натурою, которая не в состоянии допустить к себе привитие грубых начал. Его частые лекции о приличии и благовоспитанности, его длинные и витиеватые повествования о главных подвигах и отличиях предков Фанни, успели поселить в её детском сердце сознание собственного своего достоинства, и в тоже время внушили ей необходимость иметь уважение к лицам, которые отличалась своим превосходным положением в обществе и богатством. Способ воспитания, изобретённый Тиффом, в сущности инстинктивный, был, однако же, в высшей степени философический; особливо, если принять в соображение, что основанием, этому способу служило чувство самоуважения, которое, можно сказать, есть мать многих добродетелей, и щит от многих искушений. Само собою разумеется, много способствовало этому и самое происхождение Фанни. Она получила более нежную организацию, сравнительно с другими находившимися с ней в одном положении. Кроме того, она отличалась способностью, свойственною, впрочем, всему женскому полу,— перенимать тайну одеваться не только прилично, но и со вкусом. Нина, вступив на порог единственной маленькой и тесной комнатки, не могла не удивиться убранству её. Цветы, собранные в болотах и роще, перья разных птиц, коллекция яиц, отличавшихся одно от другого своею наружностью, высушенные травы и другие предметы, составляющие исключительность растительного и животного царства лесистой страны,— служили верным доказательствам её вкуса, образовавшегося при ежедневных и близких сношениях с природой. На этот раз на ней надеты были весьма хорошенькое ситцевое платье и белый кисейный чепчик, которые привёз ей отец, при последнем возвращении из своих странствований. Её каштановые волосы были весьма мило причёсаны; светлые голубые глаза, вместе с прекрасным румянцем, придавали её хорошенькому личику умное, доброе и благородное выражение.

— Благодарю вас, — сказала Нина, в то время, когда Фанни предложила ей стул, единственный во всём доме, — я лучше пойду в сад. В такие дни, как сегодня, я предпочитаю быть на воздухе. Дядя Тифф, ты не ожидал такого раннего визита? Я нарочно выбрала сегодняшнее утро для этой прогулки, подняла всех на ноги к раннему завтраку, собственно с тою целью, чтоб съездить сюда до наступления зноя. Ах, как мило здесь! Лесная тень покрывает весь сад! Как плавно колеблются эти деревья!.. Пожалуйста, Тифф, продолжай свою работу, не обращай на меня внимания!

— Да, мисс Нина, удивительно приятно! Я вот вышел в сад в четыре часа, и мне послышалось, как будто деревья, шелестя листьями, хвалили Господа, — так тихо, тихо, знаете, колебался один листик за другим: их сучья казались мне руками воздетыми к небу; и вон там, в той части неба, горела такая яркая звезда! Я полагаю, что эта звезда принадлежит там к одной из самых старинных фамилий.

— Весьма вероятно, — сказала Нина весело, — её называют Венерой,— звездой любви, дядя Тифф; а мне кажется, что эта фамилия весьма старинная.

— Любовь — вещь чрезвычайно хорошая, — сказал Тифф. — Она производит, мисс Нина, много хорошего. Иногда, любуясь природой, я говорю себе: кажется, эти деревья любят друг друга: они стоят, переплетаются ветвями, кивают своими верхушками и шепчутся. Виноград, птичка и вообще всё, что вы видите, существует спокойно, никого не обижая и любя друг друга. Люди беспрестанно ссорятся, презирают и даже убивают друг друга;— но в природе вы этого не увидите; в ней всё так тихо, спокойно. Вот уж можно смело сказать, что все эти растения ведут жизнь самую миролюбивую: это чрезвычайно, как назидательно.

— Правда твоя, Тифф, — сказала Нина. — Старушка-природа — превосходная хозяйка; она из ничего производит удивительные вещи.

— Да, например, она произвела вон эти громадные леса, и ведь без всякого шума, — сказал Тифф. — Я часто думаю об этом, любуясь моим садом. Да вот, посмотрите на этот рис, — вырос выше моей головы, вытянулся в течение нынешнего лета. И ведь без всякого шума, никто бы я заметить не мог, как это сделалось. На собрании нам говорили о том, как Господь сотворил небо и землю. Старый Тифф, мисс Нина, думает, что Господь не перестаёт созидать вселенную. Сила его является перед вашими глазами на каждом шагу; вы можете видеть это, мисс Нина, во всех растениях! Каждое из них, одарено своею особенною жизнью. Каждое следует по своему пути, но не по другому! Эти бобы, например, посмотрите, как они вьются около своих тычинок; и ведь все в одну сторону, а не в другую, как будто их привязали! Значит, уж так им и показано! Странно, мисс Нина, так странно, что Тифф не может надивиться вдоволь! — сказал он, садясь на землю и предаваясь обычному порыву смеха, которым выражались у него и радость, и печаль и удивление.

— Тифф, да ты настоящий философ, — сказала Нина.

— Помилуйте, мисс Нина! Как это можно! — сказал Тифф серьёзным тоном. — Один из проповедников порядочно застращал нас на собрании. Он говорил, что люди не должны быть философами: этого я никогда не забуду! Нет, мисс Нина, надеюсь — я не философ!

— Извини, извини, дядя Тифф, ведь я не хотела тебя обидеть. Но скажи, пожалуйста, доволен ли ты остался собранием? — спросила Нина.

— Да, кое-что вынес оттуда, хотя я не знаю, что именно. Представьте, что мне пришло в голову, мисс Нина? Вы приехали сюда, как будто нарочно за тем, чтоб объяснить нам некоторые вещи. Мисс Фанни читает ещё плохо, так будьте так добры, прочитайте что-нибудь из Библии, и поучите нас, как быть христианами.

— Ах, Тифф! Ты бы прежде спросил: знаю ли я это сама? — сказала Нина, — Я лучше пришлю Мили побеседовать с вами. Она, можно сказать, — истинная христианка.

— Мили — хорошая женщина, — сказал Тифф с видом некоторого сомнения, — но, мисс Нина, я хочу научиться от белых, и именно от вас, если это не составят вам труда.

— О, никакого, дядя Тифф! Если ты хочешь послушать, как я читаю, то изволь. Принеси же Библию, а я между тем сяду в тень, и потом ты будешь слушать, не отрываясь от работы.

Тифф побежал в хижину позвать Фанни и принести экземпляр Нового Завета, получить который через Криппса ему стоило больших просьб и чрезвычайных угождений. В то время, как Фанни, выбрав себе место у ног Нины, плела венок, Нина в раздумье, с чего начать чтение, перелистывала книгу. Увидев, с каким вниманием и нетерпением смотрел на неё Тифф, она с каким-то болезненным ощущением в душе признавалась себе, что почти впервые держала в руках книгу, столь драгоценную в глазах Тиффа.

— Что же я прочитаю тебе, Тифф? О чём ты хочешь услышать?

— Я хотел бы узнать о кратчайшем пути, который приведёт этих детей в царство небесное, сказал Тифф. Здешний мир очень хорош, пока существует; но, ведь, он кратковременный, в нём ничего нет вечного.