— Наконец, — сказала Нина, обращаясь к Анне Клейтон и располагаясь с ней на оттенённой стороне балкона, — наконец я отправила тётеньку Марию в комнату тётеньки Несбит, где они с таким наслаждением начнут оплакивать мою судьбину.

— Оплакивать вас? — сказала Анна.

— Да; меня! Вы удивляетесь, а между тем я наверное могу сказать, что для них это составляет некоторое развлечение! И как же они разберут-то меня! Пересчитают по пальцам все вещи, которые я должна бы знать и не знаю, которые должна бы делать и не умею. Мне кажется, между родными это обыкновенный способ высказать своё родственное расположение, — особливо между такими родными, как мои тётеньки.

— Какой же цели они достигнут через это? — сказала Анна.

— Никакой, кроме удовлетворения желанию поговорить. Надо сказать, что тётенька Мария — в высшей степени строгая и гневная домохозяйка, аккуратная до сумасбродства; в доме у неё не заведётся ни мышонка, ни букашки, ни соринки, ни пылинки; каждая минута у неё имеет своё назначение, и в этом отношении она пунктуальна, как часы. Она управляет домом с железным жезлом в руках, так что всё дрожит вокруг неё; она никогда почти не спит, так что во всякое время может сказать, сколько раз мигнула; сама ведёт счёты, сама творит суд и расправу, и готова уничтожить того, кто хоть на волос отступил от заведённого порядка. Сама кроит, сама шьёт, сама вяжет и бренчит ключами. И весь этот шум она называет домохозяйством! Теперь, как вы полагаете, что она думает о Нине Гордон, молоденькой девице, которая надевает утром шляпку, выбегает в сад, гуляет в нём и любуется цветами, пока не кликнет её тётушка Кэти — узнать приказания на текущий день?

— А кто же эта тётушка Кэти? — сказала Анна.

— В своём роде первый министр при моей особе, и, надо вам сказать, очень похожа на первых министров, о которых я учила в истории и которые всегда стараются поставить на своём, какие бы от их каприза ни были последствия. Так точно и Кэти: когда она подходит ко мне и так почтительно спрашивает: что угодно мисс Нине иметь сегодня к обеду? Неужели вы думаете, она действительно ожидает моего приказания? Ничуть не бывало! У неё найдётся пятьдесят возражений на каждое моё предложение. Не забудьте, иногда и у меня вдруг, ни с того, ни с другого, является желание заняться хозяйством, подобно тётушке Марии; но всё не удаётся как-то. Как только Кэти начнёт убеждать, что все мои предложения ни что иное, как верх нелепости, — и докажет окончательно, что для такого стола, какой заказываю я, не найдётся даже и провизии, я сейчас же покидаю попытку сделаться хозяйкой. А когда я скажу ей с некоторой покорностью: тётушка Кэти, что же станем мы делать?— она слегка прокашляется и прочитает целую программу блюд так быстро, как будто она составлена была ещё накануне, и, разумеется, я соглашаюсь. Что касается расчётов, то для этого есть Гарри. В деньгах я ничего не понимаю; я умею только тратить их. Я одарена на это особенной способностью. Можете же вообразить теперь, до какой степени страшное впечатление всё это должно производить на бедную тётушку Марию! Сколько вздохов теперь теряется из-за меня, сколько взглядов на небо, сколько потрясений головою! Тётушка, не шутя, то и дело твердит мне о развитии моих душевных способностей! А под этим развитием должно подразумевать чтение какой-нибудь сухой, глупой, скучной, старой книги, какие она сама имеет обыкновение читать! Что говорить? Мне нравится идея о развитии душевных способностей, — я даже уверена, что мне необходимо это развитие; но с другой стороны, я не могу отказаться от мысли, что прогулка в саду, по окрестным полям и лесам развивает и улучшает меня гораздо быстрее, чем книги, над которыми невольно дремлешь. Я смотрю на них, как на сухое сено, которое весьма хорошо, за неимением свежей травы. Ни лучше ли поэтому гулять на свободе и питаться зеленью? То, что принято называть природой, никогда не надоедает мне; про книги я не могу сказать того же самого. Согласитесь, что люди созданы совершенно различно! Одним нравятся книги, другим природа; — не правда ли?

— Я могу привести важный факт в защиту ваших доводов, — сказал Клейтон, незаметно подошедший к спинкам их стульев во время этого разговора.

— А я и не знала, что делаю доводы! — возразила Нина, — во всяком случае, я очень рада, если есть хотя бы что-нибудь в мою защиту.

— Заметьте, — сказал Клейтон, — книги, имевшие влияние на мир, существующие от времён незапамятных, распространившиеся по всему пространству мира, проникнувшие во всю глубину его, были написаны людьми, которые углублялась более в природу, чем в книги; которые, употребляя ваши слова, питались зеленью, а не сухим сеном. Гомеру, в его время, даже нечего было и читать; а между тем он оставил источники духовной пищи, неиссякаемые для многих веков и поколений. Не думаю даже, что и Шекспир был большой любитель чтения.

— Неужели же ты полагаешь, — сказала Анна, — что для нас, людей обыкновенных, которые не намерены быть ни Гомерами, ни Шекспирами, необходимо иметь две тетивы у одного лука и извлекать назидательные поучения из книг и из природы?

— Разумеется, — сказал Клейтон, — если только будете употреблять книги надлежащим образом. Чтение, для многих, ничто иное, как род вспомоществования для ума, которое избавляет от труда мыслить за самих себя. Некоторые люди в этом отношении похожи на тощих коров фараона: они поглощают книгу за книгой и по-прежнему остаются тощими.

— Дедушка нам говаривал, — заметила Анна, — что для библиотеки женщины достаточно иметь Библию и Шекспира.

— Шекспир, — сказала Нина, — вовсе не нравится мне. Я говорю это откровенно. Во-первых, я не понимаю его на половину, а все говорят, что он так натурален! Я ещё ни разу не слышала, чтобы люди говорили так, как он заставляет их говорить в своих произведениях. Скажите сами, слышали ли вы когда-нибудь, чтоб люди говорили белыми стихами, сменяя их от времени до времени стихами рифмованными, — как это делают его действующие лица в длинных речах. Скажите, слышали ли вы?

— В этом отношении, — сказал Клейтон, — с вами можно согласиться вполовину. Его разговоры имеют тоже самое сходство с действительной жизнью, какое имеют лица в оперных ролях. Натурально ли, например, для Нормы Беллини залиться песнью в то время, когда она узнаёт об измене мужа? А между тем вы допускаете это, потому, что этого требует свойство оперы; и потом, при этом исключении, всё остальное кажется вам совершенно натуральным делом, которому музыка придаёт особенную прелесть. Так и в Шекспире; вы не можете не допустить, что театральные пьесы должны заключать в себе поэзию, что действующие лица в них должны говорить непременно рифмами и притом со всею выспренностью поэтического чувства; при этом условии разговоры действующих лиц должны показаться натуральными.

— Но я не понимаю очень многого, о чём говорит Шекспир, — сказала Нина.

— Это потому, что с того времени, как он писал, многие слова и обычаи совершенно изменилась, — сказал Клейтон, — потому что в его сочинениях есть множество намёков на случаи из общественной жизни, которые теперь не повторяются, на привычки, которые давно вышли из употребления, и наконец потому ещё, что, прежде, чём понимать его, мы должны изучить его язык. Представим себе поэму на иностранном языке! Вы, не зная того языка, не можете оказать, нравится ли вам она или не нравится. А по моему мнению, в вашей натуре скрывается расположение к Шекспиру, как семя, не пустившее ростков.

— Что же заставляет вас думать таким образом?

— О, я вижу это в вас, как скульптор видит статую в глыбе мрамора.

— Не намерены ли вы изваять её из этой глыбы? — спросила Нина.

— Если будет позволено, — отвечал Клейтон, — во всяком случае, мне нравится ваша откровенность, ваше чистосердечие. Я часто слышал, как некоторые дамы восхищалась Шекспиром, сами не зная, чем восхищаются. Я знал, что они не имели ни настолько опытности в жизни, ни на столько привычки заглядывать в человеческую натуру, чтоб уметь оценивать достоинство и красоты этого писателя; восхищение их было чисто-поддельное; они считали за преступление не восхищаться им.