Тётушка Несбит отступила в сторону. Том вошёл в комнату. Это был молодой человек, лет двадцати пяти, и, как по всему было видно, обладал некогда красотою и лица и всей фигуры; но постоянная невоздержность исказила все черты его лица и лишила их всякой грации. Его чёрные глаза имели тот мутный цвет и то озабоченное выражение, которые обнаруживают в молодом человеке сознание своей порочности. Его широкий и высокий лоб, красный и покрытый угрями, его губы, толстые и отвислые, все его движения и манеры служили печальным доказательством, что в настоящее время он находился под влиянием охмеляющих напитков, и при том до такой степени, что потерял уже сознание своих поступков.

Нина следовала за ним, и Клейтон не на шутку испугался при виде страшной бледности её лица. Она сделала безотчётное движение к нему, как бы прося его защиты. Клейтон встал, Карсон тоже и, в течение минуты, все стояли в безмолвном замешательстве.

— Вот это мне нравится, Нина! — сказал он крайне грубым тоном, — что же ты не рекомендуешь меня? Прекрасно ты встречаешь брата, после четырёхлетней разлуки. Чёрт возьми! Рекомендуй же меня!

— Том! Не говори так грубо, — ласковым голосом сказала Нина, взяв его за руки, — вот этот джентльмен, мистер Клэйтон; а это, продолжала она, глядя на мистера Клейтона и говоря взволнованным голосом, — мой брат.

В знак выражения обыкновенной учтивости, мистер Клейтон протянул ему руку.

— Мистер Карсон, — сказала Нина, — рекомендую вам брата.

В голосе и манере, с которыми она произнесла эти слова, было что-то невыразимо трогательное. Это заметил ещё один мужчина, который не был в зале. Гарри, передав слуге лошадь, стоял, прислонившись к дверному косяку и смотрел на сцену. Яркие искры, как от стального лезвия, вылетали из голубых его глаз; каждый раз, когда Нина произносила "мой брат", Гарри удерживал дыхание, как бы стараясь подавить порывы сильного душевного волнения.

— Полагаю, вам очень не нравится такой собеседник, как я, — сказал Том, взяв стул и с шляпою на голове садясь в середине группы. — Но, ведь и я имею такое же право сидеть здесь, как и всякий другой, продолжал он, выплёвывая табачную жвачку к ногам тётушки Несбит. По-моему, родственники должны иметь родственные чувства и радоваться при встрече друг с другом. А вы видите сами, джентльмены, есть ли тут родственные чувства? Вот это моя сестра. Вы поверите мне, если я скажу, что она не виделась со мной в течение четырёх лет! Вместо того, чтобы радоваться, она засела в угол, не хочет подойти ко мне, боится меня, как чумы. Поди же сюда, моя кошечка, и сядь ко мне на колени. Он сделал движение, чтоб привлечь Нину к себе. С выражением ужаса, Нина сопротивлялась, глядя на тётушку Несбит, которая, будучи ещё более испугана, сидела на диване, поджав ноги. Том в её глазах был хуже бешеной собаки. Обе они имели основательную причину ужасаться. В них ещё живо сохранились воспоминания о жестоких домашних ураганах, разражавшихся над всем семейством, когда Том Гордон возвращался домой. Нина помнила град проклятий и брани, ужасавший её, когда она была ещё ребёнком; помнила время, когда отец её, бледный как смерть, склонив голову на руку, вздыхал тяжелее, чем вздыхает отец, потерявший своего единственного сына. Поэтому нисколько не удивительно, что Нина, всегда неустрашимая и находчивая, сделалась вдруг боязливою и растерянною при возвращении Тома.

— Том! — ласково сказала она, подходя к нему, — ты ещё не ужинал: не лучше ли тебе отправиться в столовую?

— Нет, сказал он, обхватив её стан, и сажая её к себе на колени; — напрасно ты хочешь выгнать меня из этой комнаты. Я знаю, что делаю! Скажи мне, продолжал он, удерживая её на коленях, — который же из них лучше тебе нравится! К которому из них ты более благоволишь?

Клейтон встал и вышел на балкон; мистер Карсон попросил Гарри проводить его в отведённую спальню.

— А-га! Разогнал их как бомбой! И в самом деле, Нина, сказать по правде, я чертовски голоден. Не могу понять, что могло задержать моего Джима так долго. Я послал его полями на почту. Ему бы следовало воротиться в одно время со мною. А! Вот он едет. Эй, ты, собака! — вскричал он, подходя к дверям, против которых спускался с коня весьма чёрный негр. — Есть ли письма?

— Нет, мистер Том! Я дождался почты. Вот уже месяц, как почта приходит без писем. Я думаю, тут есть какая-нибудь путаница, по которой мешки с письмами попадают не туда, куда следует.

— Чёрт возьми! Что же это значит? Послушай, Нина, — сказал он, возвращаясь в залу, — почему ты не предложишь мне ужина? Приезжаю домой, сюда, в отеческий дом, и что же? вижу людей, как будто приговорённых к смерти. Даже и ужина нет!

— Помилуй, Том! Я несколько раз предлагала тебе и просила ужинать.

— И — эх! — шёпотом сказал Джим, обращаясь к Гарри, — вся беда в том, что он ещё только вполпьяна. Скажите, чтоб дали ему немножко рому, да ещё немножко, и тогда, как нельзя легче, можно стащить его в спальню.

Слова Джима оправдались. Том Гордон сел ужинать и в несколько минут прошёл все степени опьянения. Суровость уступила в нём место беспредельной нежности; он целовал Нину и тётушку Несбит; оплакивал свои пороки и сознавался в дурных своих поступках; смеялся и плакал всё слабее и слабее и наконец заснул на стуле, на котором сидел.

— Ну, видите: он готов теперь, — заметил Джим, наблюдавший процесс опьянения. — Возьмём, вынесем его, — сказал он, обращаясь к Гарри.

Нина, в свою очередь, удалилась в спальню. Она видела, что её ожидали впереди огорчения и тревожные думы. Живее, чем когда либо, она представляла себе исключительное одиночество своего положения. Тётушка Несбит не располагала к себе; Нина не любила обращаться к ней ни за помощью, ни за советом; при каждой покой попытке пробудить в ней сочувствие к себе, она испытывала только одно огорчение и досаду.

— Что же будет завтра? — сказала она про себя, ложась в постель. Том, по обыкновению, начнёт во всё вмешиваться, будет терзать моих слуг, придираться к Гарри. О, Боже мой! Я только начинаю жить, и уже жизнь становится для меня слишком тяжёлою.

Говоря эти слова, Нина увидела, что кто-то стоял подле её кровати. Это была Мили, с материнскою нежностью поправлявшая подушки и постель.

— Это ты, Мили! Присядь, пожалуйста, на минутку. Я так устала сегодня! Как будто я провела целый день в хлопотах! Ты знаешь, что Том воротился домой и такой пьяный! Ах, Мили, это ужасно! Знаешь ли, что он обнимал меня и целовал; — правда, он мне брат, но всё же это ужасно! И теперь я так утомлена, так озабочена!

— Знаю, милочка моя, всё знаю, — сказала Мили, — много и много раз я видела его в таком положении.

— А что всего хуже, — продолжала Нина,— это неизвестность, как он будет вести себя завтра, и ещё в присутствии мистера Клэйтона! Одна мысль об этом огорчает, стыдит, убивает меня.

— Ничего, дитя моё, — сказала Мили, нежно приглаживая волосы Нины.

— Я так одинока, Мили, что даже не к кому обратиться за советом. У других девиц есть по крайней мере друзья или родственники, которые служат им опорой; но у меня нет никого. — Почему же вы не просите вашего Отца помочь вам? — с кротостью и смирением сказала Мили.

— Кого? — спросила Нина, поднимая голову с подушки.

— Вашего Отца! — сказала Мили торжественным голосом. — Разве вы не знаете "Отца, который на небесах". Надеюсь, кошечка моя, вы не забыли этой молитвы?

Нина смотрела на старуху с изумлением. Мили продолжала:

— Если б я была на вашем месте, овечка моя, я бы всё рассказала моему Отцу: ведь Он, дитя моё, любит вас! Ему было бы приятно, если б вы обратились к нему, высказали бы ему своё горе и, поверьте, Он успокоил бы вас. Так по крайней мере я делала всегда, и всегда находила, что делала не напрасно.

— Ах, Мили! Неужели ты хочешь, чтоб я обратилась к Богу и просила его помочь мне в моих безрассудных поступках?