Но напрасно, утомленный,
Простирал я руки к ним.
Отдалялись, улетали
Дорогие от меня…
И внезапно на распутье
Ночью был застигнут я.
Долго ль ночь моя продлится
И что ждет меня за ней,
Я не знаю; знаю только,
Что тоска в душе моей.
Но не торная дорога,
Рано брошенная мной,
Пробуждает сожаленье
В этот миг в душе больной.
Жаль мне призраков любимых,
Жаль роскошных ярких грез,
Что так рано день, сокрывшись,
На лучах своих унес!
<1858>
Дети века все больные, -
Дети века все больные, -
Мне повсюду говорят, -
Ходят бледные, худые,
С жизнью всё у них разлад.
Нет! Напрасно стариками
Оклеветан бедный век;
Посмотрите: перед вами
Современный человек.
Щеки словно как с морозу,
Так румянцем и горят;
Как прилична эта поза,
Как спокоен этот взгляд.
Вы порывов увлеченья
Не заметите за ним;
Но как полон уваженья
Он к достоинствам своим.
Все вопросы разрешает
Он легко, без дальних дум;
Не тревожит, не смущает
Никогда сомненье ум.
И насмешкой острой, милой
Как умеет он кольнуть
Недовольных, что уныло
На житейский смотрят путь,
Предрассудки ненавидят,
Всё твердят про идеал
И лишь зло и гибель видят
В том, что благом мир признал.
Свет приятным разговором
И умом его пленен;
Восклицают дамы хором:
"Как он мил! как он умен!"
Нет! Напрасно старость взводит
Клевету на бедный век:
Жизнь блаженствуя проводит
Современный человек!
<1858>
Когда мне встретится истерзанный борьбою,
Когда мне встретится истерзанный борьбою,
Под гнетом опыта поникший человек;
И речью горькой он, насмешливой и злою
Позору предает во лжи погрязший век;
И вера в род людской в груди его угасла,
И дух, что некогда был полон мощных сил,
Подобно ночнику, потухшему без масла,
Без веры и любви стал немощен и хил;
И правды луч, сверкающий за далью
Грядущих дней, очам его незрим, -
Как больно мне! Глубокою печалью
При встрече той бываю я томим.
И говорю тогда: явись, явись к нам снова,
Господь, в наш бедный мир, где горе и разлад;
Да прозвучит еще божественное слово
И к жизни воззовет твоих отпадших чад!
<1858>
МОЙ ЗНАКОМЫЙ
Он беден был. (Его отец
В гусарах век служил,
Любил танцовщиц и вконец
Именье разорил.)
И ярый был он либерал:
Все слабости людей
Он энергически карал,
Хоть не писал статей.
Не мог терпеть он спину гнуть,
Любил он бедный класс,
Любил помещиков кольнуть
Сатирой злой подчас.
И Жоржем Зандом и Леру
Был страстно увлечен,
Мужей он поучал добру,
Развить старался жен.
Когда же друга моего
Толкнула в глушь судьба,
Он думал — закалит его
С невежеством борьба.
Всех лихоимцев, подлецов
Мечтал он быть грозой;
И за права сирот и вдов
Клялся стоять горой.
Но, ах! грядущее от нас
Густой скрывает мрак;
Не думал он, что близок час
Вступить в законный брак.
Хоть предавал проклятью он
Пустой, бездушный свет,
Но был в губернии пленен
Девицей в тридцать лет.
Она была иных идей…
Ей не был Занд знаком,
Но дали триста душ за ней
И трехэтажный дом.
Женился он, ему пришлась
По сердцу жизнь сам-друг…
Жена ввела его тотчас
В губернский высший круг.
И стал обеды он давать,
И почитал за честь,
Когда к нему съезжалась знать,
Чтоб хорошо поесть.
И если в дом к нему порой
Являлся генерал,
Его, от счастья сам не свой,
Он на крыльце встречал.
Жена крутой имела нрав;
А дом и триста душ
Давали ей так много прав…
И покорился муж.
Хоть иногда еще карал
Он зло в кругу друзей,
Но снисходительней взирал
На слабости людей.
Хоть не утратил он вполне
Могучий слова дар,
Но как-то стынул при жене
Его душевный жар.
Бывало, только заведет
О крепостных он спор,
Глядишь, и зажимает рот
Ему супруги взор.
И встретил я его потом
В губернии другой;
Он был с порядочным брюшком
И чин имел большой.
Пред ним чиновный весь народ
И трепетал и млел;
И уж не триста душ — пятьсот
Он собственных имел.
О добродетели судил
Он за колодой карт…
Когда же юноша входил
Порой пред ним в азарт,
Он непокорность порицал
Как истый бюрократ…
И на виновного бросал
Молниеносный взгляд…
<1858>
Что за детская головка,
Что за детская головка,
Что за тонкие черты!
И в улыбке и в движеньях
Сколько детской простоты!
Лишь во взгляде, полном думы,
Я читаю иногда,
Что исчезли безвозвратно
Детской резвости года.
То огнем, то негой дышат
Эти карие глаза;
Знать, для сердца наступает
Страсти первая гроза…
И боюсь я, и невольно
Грудь сжимается тоской:
Не степной былинке слабой
С ураганом вынесть бой!
<1858>
СТРАННИК
Томит меня мой страннический путь.
Хотелось бы под вечер на покой,
Хотелось бы на дружескую грудь
Усталою приникнуть головой.
Была пора — и в сердце молодом
Кипела страсть, не знавшая преград;
На каждый бой с бестрепетным челом
Я гордо шёл, весенним грозам рад.
Была пора — огонь горел в крови;
И думал я, что песнь моя сильна,
Что правды луч, что луч святой любви
Зажжет в сердцах озлобленных она.
Где ж силы те, где бодрость прежних летe
Сгубила их неравная борьба;
И пустота, бесплодной жизни след,
Ждёт неизбежная, как древняя судьба.
Пора домой! Не опоздать бы мне;
Не заперты ль ворота на запорe
И огонёк мерцает ли в окне,
Маня к себе усталый, грустный взорe
Отворят ли с улыбкою мне дверьe
Услышу ли я ласковый привет:
"Не одинок, не странник ты теперь:
Ты отдохнёшь, любовию согрет…"
<1858>
Знакомые звуки, чудесные звуки!
Знакомые звуки, чудесные звуки!
О, сколько вам силы дано!
Прошедшее счастье, прошедшие муки,
И радость свиданья, и слезы разлуки…
Вам всё воскресить суждено.
Знакомые тени являются снова,
Проходят одна за другой…
И сердце поверить обману готово,
И жаждет, и молит всей жизни былого,
Согретое страстью былой.
И всё, что убито бесплодной борьбою,
Опять шевельнулось в груди…
На доблестный подвиг, на битву с судьбою
Иду я отважно, и яркой звездою
Надежда горит впереди.
В возлюбленном взоре, в улыбке участья
Прочел я давно, что любим;
Не страшны мне грозы, не страшно ненастье;
Я знаю — любви бесконечное счастье
Меня ожидает за ним!
Довольно, довольно!.. замолкните, звуки!
Мою вы терзаете грудь…
Прошедшее счастье, прошедшие муки,
И радость свиданья, и слезы разлуки,
О сердце! навеки забудь!..
<1858>
МОИ САДИК
Как мой садик свеж и зелен!
Распустилась в нем сирень;
От черемухи душистой
И от лип кудрявых — тень…
Правда, нет в нем бледных лилий,
Горделивых георгин,